Омар Суфи - Последний аккорд

Услышав эту историю, во мне заискрилась надежда. Может мной тоже кто-то заинтересуется. Я же «Рениш» начала века — настоящий антиквариат, мать вашу…

Извините, извините, не выдержал…

«Газон» тоже в одно время думал, что скоро его пустят на металлолом, а вот те на… возродился. Мы долго говорили с ним на разные темы. Он мне рассказывал про своих начальников, которых возил в шестидесятые годы. Первый начальник, замминистр, так вжился в свое кресло, что когда того сняли, у него сперва случился инфаркт, а потом когда он оклемался, всеми силами старался купить «газон», хоть уже и не работал на правительство — его на пенсию отправили. А «газон» ему придавал бы ощущения нахождения на должности. Люди — странные существа.

Через некоторое время в консерватории действительно начались перемены, и я уже как-то подумал, что может и мой час грянет. Война с Арменией в 1994 году остановилась, история смыла функционеров типа тех, кто грозился выкорчевать западную классическую музыку, и в городе опять полным ходом стали давать концерты. Смутные времена мне пришлось переживать не впервые, и я знал, что рано или поздно все станет на свои места.

Правда менялась публика. Из города уехало много представителей интеллигенции в силу экономических трудностей.

Для меня было важно, чтобы меня отреставрировали и вновь на мне играли. Однако пришлось еще проваляться два года в классной комнате до тех пор, пока как-то в класс не забрел один из старых бакинцев — знатоков музыкальных инструментов. Он просто чуть было не упал передо мной на колени от восхищения. Далее он пошел к завхозу и стал уговаривать выделить средства для моей починки. Завхоз мало понимал в ценностях «Ренишей» и вообще каких-либо инструментов, хотя он прекрасно знал, как их можно загнать налево. Средств на мою починку не нашли и вообще посчитали, что легче и дешевле купить новый инструмент. Поэтому меня решили отдать в какой-то новооткрывающий музыкальный центр азербайджанского джаза. Помню, как раньше я к джазу в доме у Гасымовых относился с некоторым высокомерием, но после Сабира я к этому жанру стал относиться иначе. Плюс в Баку в пятидесятые–восьмидесятые годы выросли блистательные мастера, среди которых более всего известен Вагиф Мустафазаде, тоже сгубленный временем и окружением, также как и мой Сабир.

Центр находился — где бы вы думали? — на улице Мамедалиевой, на которой расположилось… трудно вообразить, что это совпадение… немецкое посольство! Вот те на! Даже мои поржавевшие опоры и каркас затрещали, клавиши и молоточки, изъеденные насекомыми заиграли! Да, прямо в первый день я услышал… не (до) — мец (ре) — ку (ми ) — ю (фа) речь.

Вам, наверно, интересно узнать — будет ли хеппи-енд? Слушайте дальше…

Глава центра — полумузыкант-полубизнесмен Искендер был хваток, дерзок, и как только увидел меня, слава Богу, сразу сообразил, что можно как-то привлечь немецкое посольство в дело моей реставрации. В один из дней в центре появился немецкий дипломат по имени Гюнтер и с интересом разглядывал меня. Вокруг шел ремонт — центр вот-вот должен был открыться и посреди всей этой вони от красок и химикатов Искендер и Гюнтер договорились, что немецкое посольство возьмется за мою реставрацию, выделит средства, а может даже привезет специалиста из Германии! Вы можете представить, что я чувствовал!

Прошло, однако, еще несколько месяцев и ничего не произошло. Ремонт закончился. Центр начал функционировать… как ресторан. В ресторанном зале находился большой рояль, а я же должен был служить в другой комнате профессиональному развитию молодых джазистов. Как всегда, пианино досталось роль подсобного инструмента. Хотя бы так… Ну просто очень хотелось, чтобы меня по быстрей отреставрировали.

Через некоторое время я узнал, что этого дипломата Гюнтера отозвали обратно в Германию. Он был так увлечен разгульной жизнью в Баку, и его дипломатическая зарплата в те годы была просто состоянием в Азербайджане, что он каждый вечер устраивал пьянки и оргии у себя дома. Под конец это всем надоело и его отправили на родину. Я не терял надежды, что придет новый культурный во всех смыслах атташе из посольства, и мои дела наконец-то сдвинутся.

Увы, через некоторое время Искендера сняли с должности директора джазового центра и назначали какого-то обалдуя при бабках. В музыке он ни черта не соображал — знал только, как делать деньги.

Вместе с тем, в центр приходили всякого рода музыканты и один из них по имени Рагим, который проучился в Москве и, вернувшись по зову родителей на родину, теперь пытался найти себе место в новом капиталистическом обществе одной из пост-советских республик, обратил внимание на меня. Поначалу он мне не понравился. Когда собирались в центре музыканты, он только и жаловался на свою глупую уступчивость, которая вернула его обратно из Москвы в Баку.

— Это все родители… Прожужжали мне уши: «Вернись сынок», «Женись», и тому прочее. Сейчас бы в Москве я бы такие бабки зашибал. А здесь мне ничего не светит.

Музыканты в центр приходили разные и разговоров на тему «куда мы идем» и «что дальше будет» было много. Приходил часто один из известных, но по моим меркам вполне посредственный музыкант и говорил:

— Я вот настоящий бакинец… Такая нация есть да-а-а-а-а…

Этот вот «чувак» из нации «бакинцев» ни черта, правда, ни делал путного, кроме того, что рассказывал всякие истории о жизни Баку шестидесятых-семидесятых годов. Мне показалось поначалу, что Рагим тоже из числа вот таких, извините, мастурбирующих «старых бакинцев». Однако Рагим активно пытался развивать центр, пришел даже с идеей создания музыкальной библиотеки при центре, купил на собственные средства около тридцати книг, принес их, но через некоторое время библиотеку растаскали. Позже в центр пришли еще несколько молодых ребят, притаранили старый компьютер и стали пытаться создать электронную библиотеку. Я восхищался этими молодыми людьми, которые не теряли энтузиазма и посреди всего этого меркантилизма пытались заниматься чем-то духовным.

Так вот, Рагим как-то ребятам сказал, что надобно бы починить пианино. Они пришли к новому главе центра, но тот сказал, что не считает целесообразным выделять деньги на то, что не будет приносить дохода. Тогда ребята решили скинуться, чтобы починить меня. Так что во мне опять затеплилась надежда…

Наступал двадцать первый век, который я встречал в молчании, но в надежде, что меня наконец-то починят и я смогу вновь звучать. Мне даже не верилось, что я просуществовал почти весь век, и мне исполнялось 97 лет со дня создания. Сколько еще?

Может мне действительно надо уйти на утиль — ведь в этом, в конце концов, смысл существования. Один приходит, что-то создает и уходит, а далее на его место приходит другой. Вот так и цивилизация и человечество развивается. А представьте, если один человек жил бы вечно — он, наверно, перестал бы творить — ведь может именно неизбежный конец заставляет всех торопиться! Даже Эйнштейн умер и на его место пришли новые ученые с новыми идеями. Представьте, если вещи существовали бы вечно. Тогда отпала необходимость создавать новые, и не было бы никакого прогресса. Но все это размышления о высоких материях — на самом деле каждый человек хочет жить вечно.