Гузель Яхина - Эшелон на Самарканд

Родство это будет коротко, всего-то до Самарканда. Как доберутся, дети на второй день и имя его позабудут, а скоро и его память утеряет их имена. Но пока везет их в эшелоне, он для них — старший и главный, а они для него — самые близкие на земле.

Это не слепое милосердие, в чем обвиняла его Белая. И не вина перед убитыми на ссыпном пункте, как решил Буг. Это человеческое братство, что посильнее и жалости, и вины…

Дети будут умирать еще. Деев понял это сейчас и здесь, ежась на холодной железке люка и пялясь в беззвучную ночь. Он будет сражаться за них, а они — умирать. Один, два или пять — сколько же их покинет эшелон, как покинул сегодня Сеня?..

Он проторчал на верхах до рассвета. Сна не было ни в одном глазу: в голове беспрестанно и тяжело перекатывались мысли. Когда подогнали ночевавший в депо паровоз — перебрался в машинную будку и отобрал у помощника лопату: сам буду уголь кидать. Решил утомить руки и спину работой — разогнать кровь, приглушить разум.

Кидал умеючи: не большими порциями и в середину топки, а малыми бросками и в самые дальние углы — не наваливая горючее, а рассеивая по камере. Работал споро, как опытный кочегар. Как черт у адова котла.

— Сбавь, товарищ начэшелона, — попросил машинист.

Пламя заполнило все топочное пространство — стояло широко и высоко, едва не вырываясь из дверцы, гудело. Брызги огня сыпались на металлический лист под ногами. Но остановиться Деев не мог, руки сами вонзали лопатное лезвие в рассыпчатую кучу и швыряли уголь в печь. Вонзали и швыряли, словно продолжали могилу Сенину копать.

— Сбавь, не баню топишь! И так уже летим, едва рельсов касаемся.

По сторонам от паровоза мелькала еловая зелень — как размазанная по черноте полей. А руки всё вонзали и швыряли. Вонзали и швыряли. Вонзали и…

— Ополоумел ты, что ли! А ну!

И тотчас — будто по голове холодным и мокрым треснуло: помощник опрокинул на Деева полведра воды. Деев так и застыл у гудящей топки, а помощник уже ловко выдернул черенок из пальцев начальника, пинком башмака притворил топочную дверцу: пусть прогорит пока что.

Тяжело дыша — и когда успел запыхаться? — Деев пробрел к раскрытому окну и вывалил наружу мокрую голову. Обсохнуть не успел — закричал, с трудом выталкивая воздух против бьющего в глотку ветра:

— Человек на путях! Сто-о-о-ой!

Заскрежетало и завизжало громко — пыхая паром и брызжа искрами, локомотив долго сбавлял ход и наконец остановился, самую малость не достигнув еле приметной кучи тряпья меж рельсов. Кто-то и правда валялся там — пугало или человек, живой или мертвый.

Деев первым спрыгнул на землю и подбежал к находке.

Пацан, лет семи или десяти, — тощий, как дворовая кошка, и такой же лохматый; ноги босые по шпалам выпростаны, ручонки вдоль тела, морда ноздрястая в небо таращится. В неподвижных глазищах плывут облака. Живой ли?

— Ты что здесь делаешь, брат? — Деев наклонился над мальчишкой.

Тот сморгнул и перевел глаза на Деева. Живой!

Лицо у найденыша было скорбное, с висячими подглазьями-мешками и стариковскими морщинами у рта. А взгляд странно долгий: уставившись на взрослого, пацан глядел уже внимательно и безотрывно — так и ел Деева глазами, не обращая внимания на подбежавших машиниста с помощником.

— Ох, вредитель! — сокрушались те. — Как теперь паровик разгонять, в горку-то?! Нет бы на склоне лечь, ирод!

Мальчишка и ухом не вел, будто не бранились над ним громкие прокуренные голоса.

— Отползай давай, — скомандовал Деев.

Ребенок лежал неподвижно, продолжая глазеть в ответ, лишь ветер пошевеливал серые космы на лбу и отрепья на костлявом теле.

— Может, глухой? — Машинист нагнулся ближе и пощелкал пальцами — без результата.

— Слышишь меня? Руками-ногами шевелить можешь? — Деев присел на корточки рядом; найденыш смотрел так, словно ответит вот-вот, но не отвечал и даже губами не вздрагивал. — Что же нам тебя — как чурбан, откатить с рельсов?

— Сейчас я его лопатой сковырну, — подрядился помощник сбегать за инструментом.

— Не надо, — остановил Деев. — Я сам.

Ладонями поддел мальчишку под шею и под колени, чтобы переложить на обочину. Но не положил — так и держал на вытянутых слегка руках, словно забыл, для чего поднял. Словно опять Сеню-чувашина нес.

— А вдруг заразный? — забеспокоился машинист. — Вы только посмотрите на него! Не заразу, так вшей от него подцепите.

Волосья у пацана и правда были — не лохмы даже, а куст из колтунов. По бурому лицу рассыпаны струпья.

— У нас в эшелоне и так вшей на целую армию. — Деев шагнул со шпал на землю.

Сизая грязь чавкнула под башмаками — в такую грязь и плюнуть не захочется, не то что ребенка положить. Решил отнести на пару саженей дальше, где посуше.

А мальчишка все лупился на него, будто требуя чего-то или вопрошая.

— Ты почему здесь? Откуда? — не выдержал Деев. — Отец-мать есть?

Да какие там отец-мать! Одежонка — одни дыры. Ноги бродяжьи как обуты в мозоли. Этот уже и забыл, когда под крышей ночевал. И когда последний раз ел.

— Куда вы его несете? — голос Белой рядом.

Оглянулся Деев — а он у штабного стоит, у вагонной лестницы, с ношей на руках. Машинист уже в будке шурует, рычагами лязгает. И паровоз уже дышит, сейчас тронется.

Да никуда Деев мальчика не нес! Просто место искал сухое, где человека пристроить. Не здесь же его кидать, в лужу. И не здесь, в болото из глинистой жижи. И не здесь…

— Деев, нельзя! — кричала Белая вслед, свесившись с площадки, а он продолжал брести вдоль “гирлянды”, хлюпая по раскисшей грязи и высматривая местечко. — Оставьте мальчишку и садитесь в поезд!

Далеко кричала — не слышно.

Забряцали, напрягаясь, сцепки. Колеса лязгнули по рельсам, и эшелон пополз, тяжело скрипя металлом и деревом.

Деев так и не нашел сухого островка, куда было бы не совестно опустить найденного ребенка. И потому шагнул на проплывающие мимо ступеньки пассажирского с найденышем на руках.

— А ну ссадите огольца! — вылетела из вагонных дверей Белая — растрепанная, запыхавшаяся не то от пробежки по составу, не то от возмущения. — Немедленно прыгайте на обочину и кладите его на землю!

Земля уплывала назад, в пятнах луж и полусгнившей листвы. И белые березы уплывали, и черные липы — медленно, затем быстрее.

— Был же уговор, Деев! Вы эшелоном командуете, я — детьми! И я закрыла посадку — до Самарканда!

— Это вместо Сени, — сказал Деев.

Сперва сказал и только после понял смысл сказанного.

— Не бывает никаких “вместо”!

— А у меня будет.

Белая стояла у входа в пассажирский — высокая, плечистая, — загораживая дверь. Глядя на комиссара снизу вверх, Деев шагнул вперед, словно не видел препятствия, — уткнулся в нее ребенком и нащупал дверную ручку. Белая не отступала, и он тоже не отступал; так и толкались — локтями, грудями, коленями, — рискуя раздавить молчащего пацана и стараясь, чтобы их возню не заметили другие.