Маарья Кангро - Обезьяны и солидарность

— Никому. Никогда.

Диана и Йоозеп переложили оставшиеся тапки в ящик, разобрали спираль на части и перенесли в маленький фургон. На улице стало накрапывать, мокрые улицы наполнились запахами. Почки на липах набухли.

— Жизнь художника — жуткая галиматья, — вздохнула Диана. — Ты постоянно должен что-то придумывать, испытывать социальный и физический стресс, а потом искать место, куда бы пристроить свои произведения.

— Ах ты бедняжка. Может, поедим где-нибудь? — предложил Йоозеп.

— Пойдем, — согласилась Диана. Закурила и добавила: — А потом выясняется, что их абсолютно некуда девать.

— «Потому что если это искусство, то оно не для всех, а если оно для всех, то это не искусство».

Диана принялась разбирать полку, на которую давно не заглядывала, и обнаружила там программку концерта NYYD Ensemble десятилетней давности. На ее обложке и была напечатана эта цитата Арнольда Шенберга.

Во как выразился старик! До чего же приятно с его стороны, что он так произнес. Прочитав цитату, Диана почувствовала себя весело, тепло и защищенно. Элитарные выражения всегда воздействовали оздоравливающе. Потому что если это искусство, то это для меня. Во всяком случае он так подразумевал. Для кого же еще. Здорово, что такую цитату в свое время поместили на обложку концертной программки, без всякого неестественного заигрывания с народом и фальшивого усилия дойти до всех!

Публика растащила ее тапки. Какой-то идиот решил, что это искусство принадлежит ему.

Диана закурила.

«Какой вообще смысл заниматься искусством, если не все способны к нему приобщиться!» Примерно так задолго до Шенберга решил Уильям Моррис. К дизайну симпатичного социалиста в свое время уж точно не все могли приобщиться, тем паче «народ», зато сейчас кельму с узором Морриса за 19 британских фунтов мог приобрести любой. Ну, подводя итоги, Моррис все же высказался о своем искусстве совершенно правильно. Для всех. Почти — в принципе. И Шенберг о своем искусстве тоже верно выразился. Но вот кое-кто иногда промахивался.

Один знакомый рассказал Диане о фабричных концертах Луиджи Ноно. Композитор с сильным гражданским чувством с целью сближения трудового народа и современной музыки организовал в Северной Италии целую серию концертов на фабриках. Какие чувства могли испытывать ошеломленные работяги к великодушному композитору? Благодарность? Интерес? Что вообще может получиться из всех этих «хождений в народ»? Крестьяне не полюбили народников, хотя те и верили в то, что истинная сила русского народа таится в земледельцах.

Народ растащил мои тапки!

Хотя, опять же, какой народ? Диана пыталась понять, что она вообще имеет в виду под народом. Но народ в ее измышлениях становился все более расплывчатым. Интересно — она сама тоже является народом? Хм. Если народ — некое неспецифическое, неопределяемое скопление, тогда кто-то непременно втолкнул бы Диану в такое скопление. Масса, лишенная отличительных признаков, против отличительной элиты: но ведь представители народа могли бы в соответствии с обстоятельствами изменяться. В отношении искусства народ тоже являлся чем-то иным, чем в политическом смысле. Но кто же именно являлся народом в отношении искусства?

Когда-то Диана спросила у Йоозепа, кем бы он предпочел быть — музыкантом сверхпопулярной группы, на концерты которой приходят сотни тысяч, или художником, которого высоко ценят в небольшом избранном круге? Йоозеп в ответ поинтересовался, а нельзя ли их объединить?

— А если нельзя? — вопросом на вопрос ответила Диана. — Мик Джаггер или какой-нибудь микрополифоник?

— Мик Джаггер, — решил Йоозеп.

Диана ответила, что не представляет скромного с мягким характером Йоозепа на сцене перед толпой фанатов. Диана и сама призналась, что, скорее всего, хотела бы быть полифоником.

— Зачем тебе это? — спросил Йоозеп.

— Хочу быть свободной.

— Я думаю, это потому, что ты еще молодая, — заключил Йоозеп.

— Чего? — только и ответила Диана. Они уже какое-то время обсуждали, какая из целевых групп самая честная или самая разумная. В конце концов пришли к выводу, что им обоим больше всего понравилось бы быть Дэвидом Боуи.

Диана поставила на плиту кофейник-эспрессо.

И подумала, а может, в действительности ей следовало бы порадоваться тому, что ее работа на этот раз кого-то так непосредственно и физически затронула. Ну и что с того, что простейших, которые не уважают собственности художника. Зато они хотя бы запомнят, что когда-то состоялась выставка, на которой им что-то перепало.

Она сняла кофейник с огня, налила кофе и сделала несколько затяжек. И у нее возникла идея новой инсталляции.

— Сколько же мне положить? — спросила Диана у Йоозепа. — Сотня, наверное, маловато?

— Да, маловато. Пять сотен? Тебе не жалко?

— Даже не знаю. Нет.

— Бумажек все-таки должно быть побольше.

— Положу пятьсот сотенными? Или добавить?

— Сколько не жалко.

— Вдруг не украдут?

— Хм. Я думаю, пять сотенных нормально.

— Может, двадцатипятками? Двадцать двадцатьпяток? Тогда будет много бумажек.

— Если тебе не лень возиться с банкоматом.

Диана все-таки взяла в банкомате 16 двадцатипяток и кинула их с элегантной небрежностью в центр круга, изображающего красный запрещающий знак. По периметру круга они с Йоозепом установили множество предупреждающих табличек и даже на полу нацарапали мелом «Не трогать!», «Не тяни руки, народ! Это деньги художника!», «Запрещено!», «Не вздумай паразитировать за счет художника!» и всякое такое прочее.

На расстоянии нескольких метров от круга расположили камеру с датчиком движения. Как только посетитель приближался к кругу менее чем на два метра, датчик включал камеру, которая фиксировала приближающегося любознательного посетителя.

Йоозеп был уверен, что деньги тем или иным способом все равно украдут. На что Диана ответила, что это и является целью ее работы: снять на камеру вора.

— Как думаешь, когда пропадут первые купюры? — поинтересовался Йоозеп.

— Через день после открытия, — предположила Диана.

— В день открытия, — предположил Йоозеп.

Через три дня после открытия дензнаки все еще наличествовали на месте. Во всяком случае, так казалось при пересчитывании на расстоянии. Один-два-три-четыре… пять-шесть, да, седьмая купюра тоже в этой кучке. Похоже, действительно, все шестнадцать. Зато в прицел камеры попало определенное количество людей, как выяснили Диана и Йоозеп вечером, после закрытия. Несколько человек оказались знакомыми, что рассмешило Диану и даже доставило ей некоторое удовольствие.

На пятый день после открытия выставки Диане позвонила Кристи:

— Послушай, твои деньги украли!