Маарья Кангро - Обезьяны и солидарность

— Что? — Диана обомлела, в первую секунду она даже подумала, что речь идет о ее банковском счете, который кто-то сумел опустошить либо внедрившись в банковскую сеть, либо скопировав коды. И только потом она вспомнила о денежной инсталляции.

— С выставки? — спросила она осевшим голосом.

— Ну да.

— Все деньги?

— Абсолютно, чистая работа.

Кристи тоже была на открытии выставки, запретный круг «деньги художника» ей так понравился, что она привела на него одного своего зарубежного друга: «Подумала, что уговорю его записаться на вашу камеру. Чтобы он так противненько, воровато подкрался. А потом смотрю — денег-то уже нет!»

— Хм. Черт.

— Мой друг еще заявил, что очень остроумное решение: деньги художника существуют только в воображении. Он даже разочаровался, когда узнал, что изначально задумано было не так.

— Невероятно.

— Что?

— Что в конце концов это опять произошло. Они их все-таки стащили. Но мы с Йоозепом вечером придем посмотреть, кого запечатлела наша камера. Ох, черт! Надеюсь, что камера все-таки заработала, — сказала Диана.

Камера запечатлела все наилучшим образом. Вором оказался статный, весь в черном бритоголовый, и его появление почему-то выглядело устрашающе. Диана несколько мгновений приходила в себя, потом взяла Йоозепа за руку.

Бритоголовый молодой человек сделал несколько пружинистых шагов в направлении красного денежного круга и медленно обернулся. Лицо, уставившееся прямо в камеру, было пустым. Пустое лицо. Диана смотрела на образ и не могла произнести ни слова. По изображению в камере невозможно было понять, молодой это мужчина или старый: кожа на его безволосой голове и лице казалась одновременно и упругой, и провисшей, а взгляд был таким жутким, что у него не могло быть никакого возраста. Но еще ужаснее было наблюдать, как кожаное лицо растянуло в усмешке щель рта. Лысый приподнял правую руку, стало видно, что в ладони его зажат какой-то белый предмет. Нож. Маленький пластмассовый нож, который продается в комплектах для пикника.

Тип поскалился еще какое-то время, затем развернулся и собрал купюры внутри красного круга. Медленно, по одной. Подобранные двадцатипятки он засунул за пазуху. Затем вновь подошел к висящей под потолком камере — так близко, насколько это было возможно, и еще раз осклабился. И даже будто бы кивнул. После чего пропал из поля зрения. Камера еще какое-то время снимала место происшествия, потом выключилась. Больше на пленке ничего не было зафиксировано, словно после появления лысого и камера, и датчик вышли из строя. Или на самом деле после исчезновения денег никто не ступил в запретную зону.

— Кто это такой? — глухим голосом спросила Диана после того, как они в третий раз просмотрели запись.

— Какой-то доморощенный фантом, — ответил Йоозеп. — Довольно отвратительное чучело.

— У него был нож, — напомнила Диана.

— Пластмассовый, — уточнил Йоозеп.

— Какая разница. Мне плохо.

— Этого он, судя по всему, и добивался, — сказал Йоозеп. — Навряд ли он намеревался сделать тебе приятное. Тебе не показалось, что он похож на Носферату?

— Мм-м. Нет. У Носферату все-таки были очень экспрессивные образы. Носферату все-таки — хех, ну да — был живым человеком!

— Славный старичок. Значит, эта кожаная маска умыкнула у тебя четыре сотни.

— Да. У меня такое чувство… будто… будто он прикоснулся ко мне самой, а не только к деньгам. Неприкрыто представ перед камерой, он меня как-то отвратительно запачкал. Этот нож следует воспринять как угрозу? Это угроза предметом, подобным оружию?

— Ты что, собираешься сообщить полиции?

— Ну, я не знаю.

— Хм-м.

— Думаешь, меня не воспримут всерьез? Но это кража экспоната!

Йоозеп обнял Диану за плечи.

— В лучшем случае они, может, и зарегистрируют кражу экспоната. Но, мне кажется, что оставлять деньги в открытом общественном помещении — все равно, что предлагать их каждому.

Диана обернулась и посмотрела Йоозепу прямо в лицо:

— Но до чего жуткий был тип.

— Ну да, — согласился Йоозеп. — Ну что, перепишем этот эпизод на DVD и пусть крутится возле ограбленного круга? Ты ведь хочешь, чтобы и другие об этом узнали?

— Да. Жалко, что полиция не посещает выставки.

И все то время, пока выставка была открыта, Диана ждала, что кто-то из ее знакомых позвонит и скажет: слушай, я посмотрел твое видео с тем типом! Так я его знаю! Но ничего такого не произошло. Те, у кого Диана спрашивала, признавали, что тип — явный фантом. И все.

Glabro . Это слово означало «безволосый».

Диана увидела его у подруги Лийны. Лийна читала книги на многих языках и аккуратно выписывала все слова, значения которых не знала. Это слово было единственным на листке: бумаги, поэтому Диана обратила на него внимание. «Glabro» — звучало довольно жутковато.

Лийна сказала, что нашла это слово в одном итальянском романе. Невротический главный герой или героиня того романа блуждает по ходу сюжета по городу и постоянно встречает, разных жутких типов, один из которых glabro . Очень подходящее имечко, решила Диана. Эдакий мерзавчик, метаморфизированный Клабуш! Да, согласилась Лийна, может, даже чуть пострашнее. Почти гоголевский Вий или Хорла Мопассана! Априори жуткое имя.

Тип, который ухмылялся в камеру с пластмассовым ножом — вот так. Это и был glabro .

Диана всегда считала, что у нее неплохое чувство юмора. Наверное, все люди так думали про себя. И конечно, она понимала, что glabro смешон. И все-таки почувствовала, что на всякий случай лучше находиться среди людей.

Ночь была почти безмолвной, изредка доносились звуки проезжающих машин. Уличный свет проникал в комнату, создавая на потолке светло-серые ромбы.

Диана не могла заснуть, размышляла. На память приходили разные забавные фразы.

Как же он мог быть таким омерзительным и все-таки проявиться?

Каким образом в одной точке времени и пространства концентрация мерзости могла стать такой огромной, что перестала быть воображаемой.

Нигде никогда я уже не буду защищена от возникновения glabro .

Но хотел ли он подразнить только меня или художников вообще? Людей вообще?

Хотел ли он, по своему разумению, стать неким сложным символом? Надеялся, что его примутся толковать?

Диана повернулась на другой бок, пытаясь устроиться поудобнее.

Этот тип — мой стыд, внезапно подумала она, вздрогнув. Его возникновение — ужас и позор. Диана почувствовала, что ухмылка бритоголового сделала явной ее постыдную беззащитность… Дурацкую, постыдную беззащитность бытия художника. Ведь художник всегда проявляет себя таким образом, чтобы могло проявиться нечто такое, чего он сам даже не желает вызывать. Теперь это появилось в виде glabro , убогого и жуткого. И ничего невозможно было поделать.