Петро Федотюк - Ловец птичьих голосов

Задождило, заморосило дни и ночи, и словно одна глухая и недобрая, беспросветная година в жизни. День за днем монотонно, как инквизиторская капель с крыш — хлюп-хлюп… И ночи без сна похожи на ветхую, выцветшую дерюгу. Ни яркий свет комнаты, ни ясные прозрачные картины из уставшего воображения не способны прогнать тоскливую влажность вечеров и хлипкую напасть бытия. В комнате у меня беспорядок, тут и там валяются книги, поднимешь какую-нибудь, и откроется темный квадрат незапыленной территории. В углу над телевизором кружевной антенной густо выткалась паутина, и вообще веет казармой, а не жильем…

И вдруг звякнуло в тиши, которую уже, казалось, не мог разбудить никакой звук, зазвенело раскатисто, словно во все колокола на пасху, — телефон! Женщина, с которой мы мучили друг друга на протяжении нескольких лет, пробуждала из небытия болезненные и милые воспоминания, звала встретиться — а зачем? Уже давно нет двух чутких сердец, согретых нежностью, выгорело и погасло не вчера, а лишь как будто под толстым слоем пепла содрогается что-то в конвульсиях и дышит тяжело, словно еще живет…

И все же одевался и торопился, словно на казнь, ожидание которой измучило сильнее зубной боли, шел и снова пылал и умирал, сухими пошелушившимися губами шептал ей ласковые проклятья, а серый занавес моросящего дождя связывал шаги, охлаждал желания…

На том же самом отрезке дороги между больницей, домоуправлением и кинотеатром попался виденный уже прохожий — и не узнал бы его, если бы не песенка. Бодро постукивая перед собой тонкой палочкой, шел он, подставляя лицо мелким каплям, мурлыча что-то под нос. На этот раз разобрал я и слова. Приблизительно что-то вроде «Солнце выглянет, согреет, и душа повеселеет». Эй, оптимист, не скоро выглянет твое солнце, оно только еще трогается в свой длинный зимний путь… А как и выглянет, что-то уже не застанет под этим небом, что-то безвозвратно изменится, а что-то и пропадет навек…

С измученной душой, тоскующей о забытом тепле, тащился я наугад в тот плачущий вечер, в ту глохнущую ночь.

И снова упала на душу равнодушная тишина, похожая на эту белую пленку, которая тщательно покрыла все вокруг. И было тихо, мертво в груди — одеревенело, заледенело, — взгляд безразлично фиксировал белую взвесь, которая плавно сеялась с невидимых в эту пору небес. Снег словно осиял все ямы, бугры и неровности грунта, сверкнул, как случайный прожектор, что-то высветил холодным лучом под сердцем и угас. Словно угас снег, хоть светился и сеялся и доныне, не было уже в его появлении ни щемящей новизны, ни ласкового утешения забывания — и нежданное прикосновение быстро становится привычным, если огрубеет твоя душа.

Привычная дневная усталость вела на своем невидимом поводке в комнату, где незаметно сбылись дни и годы моей жизни, никем не сочтенные и не замеченные, светлые и грустные, ровные и шероховатые, как мельничный жернов.

Из снега вышел ко мне невысокий мужчина в черной фуфайке и серой кепочке. Света угасающего дня и матового отблеска снега было достаточно, чтобы рассмотреть его. Плоское застывшее лицо, немигающий взгляд затерялся в вышине, тоненькая палочка в руках шустро подпрыгивает, ощупывая дорогу, и блеклые губы слегка вздрагивают, рождая знакомый немудреный мотив.

«Да он же незрячий!» — только теперь осенило меня.

Долго стоял и смотрел вслед этому человеку, который отважно держался между берегами бесшабашной, бестолковой и все же — открылось мне в тот миг — прекрасной жизни.

Упругой силой налились мои ноги, выровнялись сутулящиеся плечи, жажда немедленной деятельности вдруг охватила меня. Дома я распахнул на всю ширину окна, принялся приводить в порядок книги, смел паутину в углу над телевизором… Я не знал, что будет завтра, послезавтра и потом, немного спустя, но чувствовал, что жизнь, которая доныне словно замерла и притаилась, еще не исчерпала ни своих задумок, ни обещаний и где-то впереди ожидает что-то неназванно прекрасное, оно придет в свое время, надо только научиться ждать. Надо верить…

Сколько дней пролетело, не помню, но в городских клумбах высевались и выращивались самые разнообразные цветы, — и пусть не все взошли, не все расцвели, пусть били их холода и жара, но все же зеленели и буйствовали во всю силу. Весна шла по земле и не забыла обо мне. В тревожной бессоннице рушился лед холодов, оживали надежды, яснели их юные лики, принося радостное беспокойство.

Мой знакомый незнакомец частенько встречался на пути, я привык к его нехитрой песенке с немудреным мотивом, которым он когда-то так светло растормошил меня.

А потом я его долго не видел (не заболел ли?), и чего-то не хватало мне в тихом течении дня…

Но, как только весна изрядно оперилась, из тонюсенькой худенькой девчушки превратившись в расцветшую молодицу, снова я встретил знакомую фигуру на пути от больницы к кинотеатру. Теплый день, а он все в той же фуфаечке, неторопливо шагает, постукивает палочкой по бордюру тротуара. Так же глаза устремлены в вышину, и солнце греет ему бледное лицо, да только песенки что-то не слыхать.

Дрогнуло что-то у меня в груди, и я негромко начал: «Солнце выглянет, согреет…» Палочка в руках слепого замерла, лицо на мгновение закаменело, голова повернулась в мою сторону. Затем что-то похожее на улыбку пробежало по его лицу, и палочка снова живо застучала по бордюру тротуара. Шагал слепой твердо и уверенно — издалека и не скажешь, что он не видит…

На станции было холодно и пусто. Гордей зашел в зал ожидания, окинул взглядом несколько казенных скамеек с надписями на спинках — МПС, глянул на бачок с водой, который стоял в углу около печки, — на нем, как и несколько лет назад, висел ржавый замок. Сначала хотел подойти напиться. Но жажда не очень мучила, а у воды в том бачке всегда цинковый привкус… График движения поездов, возле кассы пожелтевшее объявление о льготах для инвалидов на железной дороге — все было как и когда-то. Даже фикус в углу — и тот, кажется, нисколечко не подрос. Гордей тряхнул рюкзаком, укладывая его удобнее на спине, и вышел за вокзал к коновязи.

Там не было ни машин, ни подвод. Но ничего — дорога недальняя, каких-то четыре километра, разве это расстояние? Одно только — темень и грязища. Но если учесть, что он в армейских сапогах, то и это нехлопотно.

И он шел, легко чеканя шаг. Минул колхозное поле, которое отделяло пристанционный поселок от леса, постоял под ветвистым деревом. Хотя была тихая погода, лес едва слышно шумел, глухо звучал басовитой нотой. Откуда взялся этот шум — отзвуки недавней бури, отшумевшего ливня или дыхание листьев и веток?..