Петро Федотюк - Ловец птичьих голосов

Шагнул дальше, и радость заструилась в душе тихо-тихо, будто полувысохший ручей. Вот и село, улица, на которой стоит их дом. Береза у ворот, калитка… Пес даже не залаял на него.

Как когда-то, возвращаясь поздно домой после гуляния, сунул руку в знакомое отверстие в стене, достал длинный металлический ключ, похожий на вопросительный знак. Щелкнула щеколда, окно мгновенно озарилось светом…

Проснулся он по привычке рано, но вспомнив, что отныне — вольный казак, еще немного полежал в постели. Давний и тревожный образ стучался в его память.

Ева!

Нет, он нисколечко не забыл ее: так много связано с этим именем радостного и желанного, только в последнее время, правда, отзывалось оно в нем еще и горечью.

Он думал о ней постоянно, за исключением разве тех минут, когда вел танк на цель, и все помыслы, все желания были сконцентрированы на одном — только бы не подвела машина, только бы малейшая неточность не свела на нет старания его товарищей. А может, и тогда она была вместе с ним, незаметно помогая выполнить солдатский долг…

Утром пришли кое-кто из родственников, узнав о радостной новости. Так заведено уже издавна: банкет не банкет, но и не будничный завтрак. По-настоящему праздничный обед родители устроят несколько позже.

За завтраком люди расспрашивали о службе, дымили папиросами, рассказывали новости. А потом прощались — забот много, день ведь рабочий. Ближайшие родственники — среди них и дядя Опанас — задержались, рассудительно беседовали, прикидывая, где теперь место Гордею, намекали на женитьбу.

Дядя Опанас напрямик сказал:

— Вот бери Евку, да и нечего выбирать. Дом поможем поставить сообща, — и сразу почему-то прикусил язык.

Мать Гордея кинула сердито:

— Что ему Ева… Евка — беспутная девка. Пока близко был — хорошей была, забрали в армию — к другим льнула.

Слова матери жаром обожгли душу. То, что не мог высказать сам, сорвалось с уст матери остро и безжалостно — разумеется, Ева предала не только Гордея, но и ее материнские надежды, ранила ее в самое сердце… Но надо было держать себя в руках, смущенно улыбаться, говорить, что на его веку девчат как макового цвету, что его суженая еще где-то в люльке качается.

И хмель его не брал…

Вышел на улицу, сказав, что хочет глотнуть свежего воздуха. На улице ему встречались и стар и млад.

— С приездом!

— Спасибо…

Встретил Володьку Садового, бывшего напарника по трактору.

— Привет, привет! Слышу, говорят, приехал. И верю, и не верю. А и вправду… Здоровый ты стал! Мне же не повезло, видишь, не брали служить из-за болезни желудка.

— Не горюй, подремонтируют — и ты еще пойдешь…

— Ага, с салагами придется служить!

— Сам ты еще салага… — И вдруг отважился: — Слушай, что все-таки с Евой?

— А что говорить? Знаешь, писали тебе. Поживешь — увидишь. Будто не ладится у нее с кавалером. Теперь одна — ни с кем не ходит… А если тебе очень припекло, оседлаем вечером мотоцикл и заскочим…

Мотоцикл резво бежал по лесной дороге. Влажные запахи леса неслись с мощными потоками ветра, перехватывая дыхание. Хороша быстрая езда — падает под колеса дорога, шарахаются деревья, мигают ветви летучими мышами, а тебе петь хочется. Володя газует еще и еще, и вот они уже вылетают на пригорок, с которого видно, как искрится огнями Пещаница.

Пещаницкие девчата славятся на десятки верст вокруг, и парням не лень добираться сюда из самых дальних сел. Зачастил когда-то в Пещаницу и Гордей. И хотя дорога была неблизкой, раза два в неделю умудрялся побывать в этом лесном селе. Гордой была Ева, сначала и разговаривать с ним не хотела: шла себе молчком к самому дому, а он около нее, как бесплатное приложение, загребал пылищу ботинками. У своего двора девушка торопливо бросала: «Спокойной ночи» — и исчезала за калиткой.

Лишь однажды, когда ночь была тихая и безветренная, а небо глубокое и темное, как дно колодца, — звезды в нем отборные, словно черешни, — Ева покинула Гордея не сразу. Остановилась, прислонилась к калитке, посмотрела внимательно в лицо.

— Ну что ты все молчишь?

— А что говорить?

— Хоть бы сказал, что нравлюсь, что не можешь из-за меня спать…

— Зачем такую чушь плести?

— Тогда почему ходишь за мной — только бы давать пищу языкам?

— Красивая ты, люблю смотреть на тебя, вот и…

— Кто это тебе сказал?

— Сам вижу, не слепой.

— А что же ты нашел во мне красивого, а?

Такое кокетство ему не понравилось.

— А ты не задавайся… И не ходи больше ни с кем. Ладно?

— Это будет зависеть от твоего поведения.

Поведением он пришелся ей по душе. Вот простоял вечер, и в мыслях нету, чтобы рукам волю давать, глупости говорить. Спокойный такой, сосредоточенный. И внешне ничего — нос с чуть заметной горбинкой, глаза темно-карие, как два каштана, смуглый, будто бы всю жизнь провел на морском берегу. А он этого моря никогда и не видел…

В клубе играла радиола. Никто не решался первым выйти в круг. На пороге остановился Гордей, весь в военном, с блестящей полоской значков на гимнастерке. Все взгляды на него. Он немного растерянно пробежал глазами по цветнику девичьих лиц и, увидев среди них знакомое, еще больше смутился.

Ева стояла возле печки и при его появлении побледнела. Через мгновение кровь ударила ей в лицо. Гордей поздоровался со знакомыми, перебросился словом-другим о житье-бытье и почувствовал, что говорит словно не своим голосом.

Ева не отрывала от него глаз. Он боялся посмотреть на нее еще раз. Она была хороша собой и, наверное, знала цену своей красоте. Ей говорили об этом, и он в том числе.

Оборвал на полуслове разговор.

— Скучновато что-то у вас… — И к Володе: —Поехали, что ли?..

Володя как раз беседовал с какой-то блондинкой.

— Сейчас, повремени чуть-чуть.

Гордей быстро вышел из клуба. Зажал зубами папиросу, резко, так что посыпались искры во все стороны, чиркнул спичкой. И не прикурил… Огонек спички озарил ее лицо.

— С приездом, что ли?

— Спасибо, — хрипло выдавил он.

— Почему же не поздороваешься со мной?

— Здравствуй. — Но руку не протянул.

Она подала свою — теплую, сильную и нежную.

Не успел опомниться, как уже шли плечом к плечу по улице.

— Ты возмужал и… похорошел.

— Знаешь, было бы неплохо, если бы ты возвратила мои письма и фото.

— Пусть будут как воспоминание.

— Может, для насмешек?

— Ты понимаешь, это не так просто…

— Ну да, непросто — крутить голову одному, писать в письмах «целую», а целоваться с другим! — почти выкрикнул Гордей.

— И не простишь? — вздохнула Ева.

— Никогда…

Позади загрохотал мотоцикл, и Гордей отступил в сторону, чтобы фары не осветили его рядом с Евой.

Устроился на заднем сиденье, Володя газанул, и мотоцикл рванулся, выхлопами заглушая отчаянное: