Марсель Паньоль - Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

– Дружище, разумно ли такое поведение? – обратился к нему господин Белуазо.

То, что последовало за этим, еще менее поддавалось какому-либо разумному объяснению: чудовище с холмов ухватило серебристо-серую шляпу нотариуса за поля и рывком натянуло ее ему на лицо, так что физиономия благожелательного моралиста исчезла за нахлобученным по самый подбородок головным убором.

В эту минуту на пороге показалась четверка с молотками для игры в крокет.

– Если завтра я не получу свою воду, я сожгу вашу лавочку! – обернувшись к ним, истошно проорал Эльясен.

– Советую тебе запастись спичкой более длинной, чем рукоятка этого молотка! – пробасил мэр.

Эльясен в ярости передернул плечами, после чего толкнул близнецов, мимоходом залепил пощечину фонтанщику, изумленно вытаращившему на него глаза, и, пройдя сквозь толпу зевак, которые в страхе расступались, отходя на почтительное расстояние, размашистым шагом поднялся в холмы, не выпуская из рук оторванного рукава.

В воскресенье утром деревенская эспланада была целиком забита мулами и ослами, бочками и бидонами, а у подножия парапета выстроились в ряд кувшины, лейки и ведра. Все было готово к встрече автоцистерны.

Принарядившиеся по случаю воскресной обедни, о которой возвестил первый удар колокола, хозяева всего этого добра собрались на маленькой площади.

Они стояли небольшими группами и чуть ли не шепотом обсуждали катастрофу, свалившуюся на их головы.

Пошел шестой день засухи, все имевшиеся в деревне водоемы были пусты, небо отказывалось наполнять приведенные в исправность цистерны.

Вокруг фонтана, не подававшего никаких признаков жизни, также стояла толпа к чему-то прислушивающихся людей. Молодые люди дули в кран; Анж, фонтанщик, прислонившись спиной к старой шелковице, вертел в руках ключ в форме буквы «Т» и, ни на кого не глядя, качал головой, видимо сгорая от стыда.

На террасе кафе Филоксен между тем как ни в чем не бывало обслуживал своих сторонников: Памфилия, булочника, Клавдия, мясника и Казимира. Печать озабоченности лежала и на их челе, что не мешало им потягивать аперитив.

Вскоре подоспел господин «учтитель», а с ним и инженер, прибывший для того, чтобы наблюдать за раздачей воды: его появление сопровождалось глухим ропотом толпы, что объяснялось просто – он предсказал, что в фонтане может никогда не появиться вода, и это предсказание казалось жителям деревни почти столь же страшным, как проклятие Батистины. Чуть позже появился господин Белуазо: в панаме и светло-сером костюме он спустился с террасы своего дома по внешней лестнице, держа в зубах сигару. Проходя сквозь толпу, он кивком поприветствовал собравшихся на маленькой площади и направился к «нечестивцам», которые после крепких дружеских рукопожатий подвинулись, уступая ему место.

После второго удара колокола женщины начали заполнять церковь. В эту минуту появились Уголен в своем новом охотничьем костюме и Лу-Папе, затянутый в воскресный костюм. По пути они остановились перед террасой кафе.

– Эй вы, – обратился Лу-Папе к сидящим за аперитивом, – вы что, на обедню не идете? Кюре будет говорить о фонтане.

– И что из того? – бросил Филоксен. – И мы о том же.

– Я не очень-то верю в действенность проповеди, когда речь идет о запуске сифона, – удивленно вскинув глаза, добавил инженер.

И вот в этот-то самый момент на повороте небольшой улочки, ведущей на площадь, появилась Манон. В красивом провансальском платье, в кожаных туфлях желтоватого цвета, с волосами, убранными под голубую кружевную мантилью, она выглядела как девушка из города. Учитель не узнал ее и подумал, что это какая-то приезжая, а вот Уголен узнал ее сразу.

Она приближалась к ним, опустив глаза, двигаясь с природной грацией, почти танцуя. Уголен закашлялся и трижды кряду моргнул. Забыв и о гвоздиках, и об источнике, он смотрел на нее; его сердце с каждым ударом посылало огненные стрелы в нарыв, образовавшийся на левом соске под зеленой ленточкой.

Проходя мимо террасы, она быстро подняла глаза, и беглая, едва заметная улыбка тронула ее губы.

– Глянь-ка! Кому это она улыбнулась? – проговорил Памфилий и подмигнул учителю.

– Мне, – заявил Филоксен, – не правда ли, господин учитель?

Манон вошла в церковь.

– Так как? – вдруг спросил Бернар. – Пошли?

– Да, пожалуй, – отвечал Филоксен, – думаю, сегодня будет кое-что интересное. Ну, встали!

– Если идти, так лучше уж дождаться начала проповеди, иначе придется париться всю обедню, – протянул Памфилий.

– Обедня еще никому не причинила зла, – возразил Лу-Папе. – И потом, если еще немного подождать, мест не останется.

– Пошли, – решительно проговорил булочник и встал.

– Погодите, – задержал всех Филоксен. – Не нужно, чтобы они заподозрили, что мы направляемся в церковь, иначе повалят вслед за нами, и начнется давка. Оставьте шляпы на столе и идите за мной!

Прихожане, согласно установившемуся обычаю, разбились на небольшие группы, мужчины, выкуривая по последней, дожидались, пока в храм войдут женщины; увидев, что «нечестивцы» встали из-за стола и поспешно переходят площадь, словно их ждет какое-то неотложное и важное дело, кое-кто хотел было последовать за ними, чтобы понять, что случилось. Но Филоксен, проходя мимо паперти, резко взял вправо и вошел в церковь, за ним тот же маневр совершила и вся компания.

Те скамьи, которые обычно занимали женщины, были заполнены целиком; Манон села на единственное незанятое место – прямо под кафедрой.

Войдя в храм, Уголен увидел ее и, чтобы быть поближе к ней, сел в первом ряду на той стороне, которую занимали мужчины, у фисгармонии. Лу-Папе, недовольно ворча, последовал за ним, остальных Филоксен увлек за собой к лестнице. Разместившись на верхней галерее, все пятеро перегнулись через перила и смотрели вниз, словно готовились увидеть спектакль.

Но когда началась месса, господин Белуазо подал им пример того, что следует вести себя более соответствующим происходящему образом, и дальше они держались более или менее прилично, разве что запаздывали, когда по ходу литургии приходилось вставать и садиться…

Господин кюре, перед тем как подняться на кафедру, обернулся и обвел взглядом аудиторию: он был приятно поражен при виде такого стечения прихожан и улыбнулся, заметив наверху «нечестивцев», напоминающих кур на насесте.

Взойдя на кафедру, он приступил к проповеди. Тон его вначале ничем не отличался от обычного, голос звучал просветленно.

– Братья мои, я очень доволен. Да, доволен видеть вас всех, собравшихся в нашем небольшом храме. Здесь ныне все прихожане, включая даже небольшую группу очень умных – возможно, излишне – людей, которые обычно проводят время святой мессы на террасе кафе, – не стану говорить, какого именно, оно у нас всего одно, и не стану называть этих людей по именам, поскольку все смотрят на них, что должно было бы наполнить их смущением, если бы очерствелость сердца не подбивала их на смех.