Марсель Паньоль - Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

Вопрос с загоном для кроликов мучил Уголена. Если будущий кроликовод засадит в землю тридцать нор из цемента, ему, Уголену, потребуется потом целый месяц, чтобы выкопать их и привести почву в порядок, перед тем как сажать гвоздики. Следовательно, загон для кроликов с норами следовало расположить не иначе как на склоне холма, только не на том склоне справа, где находился замурованный родник.

– Понимаете, господин Жан, если вы устроите загон в глубине ложбины, вы потеряете много пригодной для земледелия земли. Не забывайте: кролики много писают. Это похвально – устроить для них норки из цемента, но, если нет стока для мочи, все они передохнут как мухи. Я бы на вашем месте вырыл норки на склоне – воткнув трубы в нескольких местах, вы им обеспечите комфорт, а их норы останутся сухими. Значит, норки делаем на склоне. Но на котором из них? На правом нельзя, он на севере: солнца нет, дует мистраль. А левый склон прямо на юге и защищен от ветра. Как вам кажется?

Жан Кадоре счел эти советы бесценными, а Уголен для большей надежности пообещал прийти на другой день и помочь с разметкой.

Затем выбрали место под огород – довольно длинную террасу, расположенную также на склоне. Ложбина предназначалась для выращивания чудо-тыквы. И наконец, чокнувшись на прощание последний раз, Уголен водрузил плуг на повозку, запряг мула, пустил его вперед, а сам зашагал за ним.

Они смотрели ему вслед: по дороге, окаймленной розмариновыми кустами в цвету, он шел себе в лунном свете, сунув руки в карманы и приплясывая.

С этого дня Эме стала считать его святым человеком, но девочка так никогда и не позволила ему прикоснуться к ней. Впрочем, он и не пробовал: слишком уж он ее боялся.

На только что вспаханной земле господин Жан принялся, следуя заранее уставленному плану, разбивать огород.

На склоне возле фермы Розмаринов Лу-Папе обустроил наблюдательный пункт, до которого он мог добраться окольным путем, продравшись сквозь заросли колючего дрока (в Провансе такое место называется «агашон», от глагола «подстеречь», – то есть это своего рода шалаш, в котором охотники подстерегают куропаток).

Подложив под себя мешок с сеном, чтобы было не так жестко сидеть на каменной глыбе, и прислонившись спиной к сосне, Лу-Папе устроился между двумя кустами можжевельника за густой завесой ломоноса, в которой проделал два отверстия; рядом лежало ружье – в случае чего оно могло оправдать его присутствие здесь.

Он приходил сюда почти каждый день часам к четырем пополудни и наслаждался видом чудачеств, что вытворял земледелец-любитель, а вечером за ужином комментировал их.

– Ты не поверишь, Куренок, он посадил помидоры на севере в тени от соснового бора. Даже если они дадут плоды, им все равно не созреть. Турецкий горох он посадил неделю назад, зарыв семена в землю палкой: они все еще не взошли, и держу пари, вряд ли он соберет гороха больше половины салатницы. А лук посадил вокруг большого оливкового дерева, – может, это и красиво, когда лук дает цветущую стрелку, но луковиц-то ищи-свищи! Клубни картофеля он закапывает на глубину в целую руку. Если этот чудак собирается так накормить семью, то у них задница и та обвиснет!

Затем «чудак» принялся сажать клевер и эспарцет на том месте, где предполагалось разводить кроликов: Лу-Папе не нашел что сказать, кроме того, что сделано это было вразрез с лунным календарем и что горбун не умеет разбрасывать семена веером.

– Он их не сеет, а выбрасывает! Все взойдет клочьями, как на голове у Медерика. Хотя какое это имеет значение – без полива все равно вырастет одно «бауко»! [23] В романе «Слава моего отца» Марсель Паньоль так объясняет, что это такое: «Между деревьями предоставленная самой себе почва заросла желто-бурой травой; крестьянин сообщил, что это бауко. Она походила на пересохшее сено, но таков уж ее природный цвет. Весной, желая разделить всеобщее ликование, она старается и чуть зеленеет. Но, несмотря на чахлый вид, трава эта живучая и крепкая, как все растения, которые ни на что не пригодны». Глядя, как он работает, я порой не могу удержаться от смеха, но, с другой стороны, расстраиваюсь, и часто просто хочется спуститься к нему, отнять у него инструменты и показать, как это делается!

– Папе, не стоит так переживать! Пусть делает как хочет. Вряд ли это правильно, но нам на руку! – отвечал Уголен.

Покончив с огородом, горбун пригласил Уголена присутствовать при посадке четырех черных семечек. У стенки вдоль террасы были подготовлены четыре лунки, заполненные гумусом с добавлением ослиного навоза. Зарытые семечки были щедро политы, а дальнейший полив был поручен Манон: одна маленькая лейка на каждое растение. Манон зарделась от гордости.

– Через две недели, – сказал господин Жан, – они перерастут стенку и станут взбираться на навес из виноградных лоз.

На следующий день он принялся за устройство загона для кроликов.

Лу-Папе, которому почти нечего было делать на своем винограднике, время от времени наведывался на свой наблюдательный пункт и однажды увидел, как горбун принялся за рытье рва, в котором предстояло установить проволочную сетку.

Оставшись в одном старом жилете в цветочек, он с размаху всаживал кайло в землю, а затем выгребал разрыхленную почву узким совком для угля.

Время от времени горбун отдыхал в тени оливкового дерева. В эти минуты он вынимал из кармана губную гармошку и наигрывал мелодии провансальских песен, таких как «Магали» и «Мизе Бабет», или песнопений, похожих на церковные. Часто жена, подметавшая террасу под навесом или развешивающая постиранное белье на кустах розмарина, пела под долетавшие до нее издалека аккорды губной гармошки, а иногда под веселые задорные мелодии в пляс босиком по весенней траве пускалась девочка, подняв над головой руки и сложив их в виде ручек амфоры.

Лу-Папе слушал, смотрел, охваченный каким-то непонятным волнением, и думал:

– Ну прямо артисты… Во время престольных праздников или в цирке равных им не было бы… Но этот чудак, что орудует кайлом не лучше священника, тратит и свое время, и свои деньги на работу, которая все равно пойдет коту под хвост…

Он подсчитал, какой длины будет ограда: явно больше ста метров, из чего вывел, что бедняге не справиться, если только он не будет трудиться каждый день целых полгода. Однако скоро Лу-Папе убедился, что, несмотря на музыкальные вставки, ров худо-бедно продвигается на пять-шесть метров в день и что землекоп закончит его меньше чем за шесть недель. Его утешила мысль, что этот отдельный успех сам по себе ничего не значит, поскольку провал затеи с кроликами «в крупном масштабе» неизбежен. А вот Уголен казался обескураженным.