Марсель Паньоль - Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

– Ну разумеется, не хочу! Я золото люблю, – ухмыльнулся Уголен.

– А раз любишь, то не оставишь его без хозяина. Имея золото, наймешь слуг, до тех пор пока не подрастут твои сыновья.

– Дядюшка, мне кажется, ты витаешь в облаках… Род не может вот так взять и снова возродиться…

– Племянничек, однажды мы отправились по звуку набата тушить пожар в лесу Бускарл, а когда дошли до места, нам сказали: «Все закончено, пожар удалось потушить» – и все разошлись по домам… да только в полночь в набат били уже в четырех деревнях… Потому как одна искорка все-таки осталась. Красная такая, как твои волосы… Пошли, Куренок, в наш дом, дом Субейранов, будем ужинать под кровом наших дедов: он даст тебе совет.

За столом Лу-Папе поточнее определился со своими предпочтениями: он подумывал о сестре Эльясена, выносливой, как кобыла, и способной дать здоровое потомство; о дочери Англада, работящей брюнетке, за которой дадут приданое – Вала-де-Залует и часть концессии на использование излишка воды от фонтана, что могло бы позволить увеличить плантацию цветов; был у нее и дополнительный плюс – она заикалась, причем до такой степени, что почти никогда не открывала рот.

И наконец, была еще дочка Клавдия-мясника: предполагалось, что за ней дадут кругленькую сумму, поскольку отец обожал ее, а в придачу будут бесплатно снабжать круглый год мясом; владения мясника были не велики, но все шесть небольших участков, которые она должна была унаследовать, находились (с правом прохода по ним) на плоскогорье Солитер, гордости Субейранов. Этот брак мог бы положить конец застарелой вражде землевладельцев… Но было и одно «но»: Кларисса была девушкой образованной, она посещала городскую школу, а ведь известно – люди образованные не любят по-настоящему трудиться…

В общем, нужно было покумекать, пораскинуть мозгами и решить этот вопрос раз и навсегда.

Уголен почти не раскрывал рта, только пил стаканами черное вино с ароматом малины.

– Послушай, Папе, я тебя понимаю, но дай же мне немного времени…

– Скоро уже десять лет, как я веду с тобой об этом речь…

– Так серьезно – впервые… Послушай, дай мне еще год. И потом, позволь мне самому выбрать. Эти три не по мне.

– У тебя есть другая на примете?

– Может быть.

– Ты не хочешь сказать мне, кто это?

– Дядюшка, сегодня я перегрелся на солнце, много выпил, сам не свой. У меня такое впечатление, что я не в себе. Так что не спрашивай ни о чем. Поговорим об этом позднее.

– Хорошо, хорошо, – заулыбался Лу-Папе. – Ты мне нравишься, Куренок. Поступай как знаешь. Прошу тебя только об одном: выбирая жену, думай о детях.

– Что ты имеешь в виду?

– А вот что: не попадись на приманку – хорошенькую мордашку. Нам нужны широкие бедра, длинные ноги и большущие титьки. Выбирай жену, как ты выбирал бы племенную кобылу.

– Ну а если у нее к тому же симпатичная мордашка?

– Если это в придачу ко всему остальному, что ж, я даже за. Появится Прекрасная Субейранка, на которую мне будет приятно смотреть.

Уголен воротился в Розмарины к половине одиннадцатого; стояла полная луна, в ее зеленоватом свете все тени были чернее черного. Он одолел крутой подъем в Массакан, останавливаясь время от времени, но не для того, чтобы перевести дух, а чтобы подумать.

Поразили его вовсе не укоры Папе, и он ничуть не задумывался о долге продления рода. Его не отпускало утреннее приключение и то странное, что оно породило в нем с помощью, в общем-то, пустяка.

Как все же необычно было то, что малышка так быстро превратилась во взрослую девушку, а что она голышом танцевала в холмах, просто ошарашивало и вообще было чем-то из ряда вон выходящим. Поблизости могли оказаться лесорубы или браконьеры из Ле-Зомбре: обнаженная молодая девушка – это неизбежно наводит на всякие мысли…

Он не заглянул в Массакан, который покинул два года тому назад. Старая шелковица, безразличная и одинокая, мечтала о чем-то при свете луны. И вдруг ему померещилась на тропинке прежняя, маленькая Манон, с кувшинами следующая за ослицей. Он увидел ее как будто наяву… Остановился, потер глаза и проговорил вслух:

– Эй, Уголен, ты что, спятил?

А на подходе к Розмаринам он услышал мелодию, исполняемую на губной гармошке: невесомые звуки шелестели в оливковых ветвях…

– Да ты и впрямь спятил!.. Или скорее пьян! Что правда! – вновь сам с собой заговорил он.

Не зажигая лампы, он закрыл дверь на ключ, сбросил башмаки и вытянулся на постели, положив руки под голову.

К полуночи состоялся большой слет сов, вероятно, по поводу чего-то, представляющего для них особый интерес, судя по тому, как они порой все вместе принимались ухать.

Сквозь длинную щель в ставнях в комнату проникал лунный луч, высвечивая дорожку на голубоватых плитках. Голова Уголена была тяжелой, в ушах гудело.

«Он нарочно напоил меня, чтобы вырвать согласие. Но я не попался. Чихал я на сестру Эльясена. И на Субейранов чихал. Все они сдохли, Субейраны эти. И Папе сдохнет, и я. Всё это чепуха. В конечном итоге все всем недовольны».

Он шумно зевнул, повернулся на бок и вскоре заснул.

И тут же ему приснились танцующие девушка и козленок, но во сне маленькие позолоченные рожки были у девушки, она летала, расставив руки в стороны, как птица… Мало-помалу она приближалась к нему. Он бросился вперед, чтобы схватить ее, и проснулся от удара: он упал с кровати.

Послав в ночь несколько ругательств, он встал и стал нащупывать спички. Желтый свет керосиновой лампы отбросил тьму до потолка. Он потянулся, кашлянул, повернул ключ в замочной скважине и как был босиком вышел на террасу.

Хор сов смолк. Огромная луна так сверкала, что даже звезды по сравнению с ней казались не столь уж яркими.

Тени от олив были черны, в больших пятнах света посреди плантации красные гвоздики стали фиолетовыми, а белые – голубыми.

Засунув руки в карманы, опустив голову, он встал посреди цветов, поднял голову и с силой ответил кому-то:

– Вовсе нет, нет! Виноват тот, что начал. А кто начал? Ты. – Сделав несколько шагов, он снова заговорил. – И что это за мысль пришла тебе в голову – стать крестьянином? Что бы ты стал делать, если бы я захотел сделаться налоговым инспектором? Если бы пришел к тебе и заявил: давай! плати налоги, иначе продам мебель! Что бы ты ответил?

Он ухмыльнулся, пожал плечами и медленно побрел к дому.

…

– Худо одно: родник. Да, но, когда я это сделал, я тебя не знал… И потом, я хорошо подумал. Даже с родником ничего не получилось бы. Ну положим, с кукурдами еще что-то вышло бы, не спорю. Но вот затея с кроликами не могла окончиться добром. Я тебе по-дружески об этом сказал, но ты не захотел меня слушать.