Марсель Паньоль - Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

Он замер и прислушался.

– Э, да это никак пастух из Ле-Зомбре.

Он крадучись двинулся вперед, словно желая застать врасплох дичь, и увидел с десяток коз и двух козлят, которые щипали чахлую траву, произрастающую в русле потока подле кучки рахитичных сосен; черная собака, охраняя их, лежала, положив морду на вытянутые лапы.

– Гляди-ка, да это никак козы Манон! – протянул он как будто удивленно.

Он долго всматривался, но так и не увидел саму пастушку.

– Хо-хо! Плутовка, должно быть, расставляет силки, и это наверняка она спугнула мою зайчиху, которая теперь, видать, так далеко, что и не догнать! – решил он.

С озабоченным видом, укоризненно покачивая головой, он отступил на два шага назад и отыскал в отвесной гряде удобный и глубокий лаз, заросший кустарником, что позволило ему спуститься, оставшись незамеченным. Добравшись до склона холма, он продолжил путь, скрываясь в подлеске, держа палец на гашетке и ухо востро.

Однако взор его был устремлен не вперед, а скорее в сторону долины. Метрах в двадцати со звуком внезапно налетевшего ветра в воздух поднялась стая молодых куропаток и, словно сноп брызг, разлетелась по строевому лесу. Он приложил ружье к плечу, но не выстрелил.

– Уголен, ты придурок. Просто придурок, – тихо проговорил он.

Прячась за кустами дрока, пригнувшись, пробирался он вперед, постепенно спускаясь к руслу потока.

Время от времени останавливался, прислушивался. Звяканье бубенцов раздавалось уже совсем близко… Но в какой-то момент тропинка перестала вести вниз, а пошла по склону холма вдоль небольшой гряды, нависшей над четырех- или пятиметровым обрывом, сплошь заросшим плющом и ломоносом, ветви которых свешивались до самого русла.

Он продвигался за этой завесой неуверенным шагом, ища, куда поставить ногу, обутую в туфлю на веревочной подошве, стараясь не производить шума.

Преодолев с сотню метров, Уголен вдруг остановился, услышав негромкий звук, похожий на плеск воды… Он медленно раздвинул серые ветви ломоноса, затем мясистые листья плюща и, наконец, увидел ту, которую искал начиная с зари, ту, которая завела его в эти места.

Она сидела на краю большой круглой впадины, свесив в нее ноги, и, поддевая большим пальцем воду, подбрасывала ее вверх. Она была обнажена.

Словно воротничок, спускался загар с ее шеи на молодую грудь, руки до локтей и ноги до колен были также коричневыми от загара, но остальное тело было молочно-белым и ярко контрастировало с золотисто-коричневыми перчатками и чулками, которыми ее наделило солнце.

Уголен окаменел и перестал дышать…

Неподалеку от пастушки на камне под палящим солнцем сушились ее темное платье и рубашка.

Рядом с ней лежали квадратный кусочек мыла и губная гармошка.

Задумавшись, опустив голову так, что волосы ниспадали ей на грудь, она шевелила своими округлыми ногами, поигрывая пальцами, а капли воды подскакивали и сверкали на солнце.

Уголен почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо, как застучало в висках: он дважды сглотнул слюну, не в силах отвести взор от этих белых нежных бедер, сплющенных от соприкосновения с голубым камнем скалы и оттого казавшихся шире, чем на самом деле. В нем вдруг зародилось и стало набирать силу что-то темное и безумное. Он поднял голову, огляделся: никого. Ни пастуха, ни лесоруба, ни браконьера. Он прислушался: ни звука. Тишина едва нарушалась стрекотом кузнечика. Он принялся выискивать глазами тропу, которая могла привести его к ней сзади.

Но она вдруг поднялась, легкая и проворная, как козочка, и наклонилась за платьем, от которого на камне остался темный мокрый след. Видно, ткань не просохла, она повесила его досушиться на островерхий можжевельник. Затем наклонилась еще раз за губной гармошкой. Убрав с лица волосы, взяла несколько негромких аккордов, которые пробудили своим очарованием затаившееся неподалеку эхо, и стала исполнять старинную провансальскую мелодию, а потом вдруг, выставив свободную руку в сторону, пустилась на солнце в пляс.

Послышался лай, затем легкий цокот копыт, напоминающий звук накрапывающего дождя, и из-за выступа скалы показались козы, погоняемые черной собакой, которая привела их на звуки музыки к танцующей хозяйке.

Собака уселась на задние лапы и стала смотреть на нее, а козы, образовав полукруг, пощипывали траву с обомшелого бережка. Но один козленок встал на свои длинные задние ножки, выставил вперед рожки, прижал бородку к горлу, несколько мгновений поколебался и бросился к танцующей Манон. Она увернулась от него, он принял обычное положение, не в силах продержаться на двух ногах дольше, а затем сделал полный оборот и повторил свой маневр.

Устремляясь навстречу друг другу, в последнее мгновение они без малейшего усилия уворачивались от столкновения, словно неслись на крыльях ветра и радости, проистекающей от ощущения своей юности; а бедный Уголен из рода Субейранов, у которого вечно что-то не ладилось и ломалось – то мотыга, то лопата, – который вечно на все налетал и не мог войти в дом, не ударившись плечом о дверную раму, смотрел на ноги, пружинящие на скалистой поверхности, на рыжего козленка, легкого, как мелодия, и уже не мог сказать, кто исполняет эту песню – Манон или дружеское эхо. Его очаровало и одновременно напугало нечто непостижимое, недоступное его разуму: уткнувшись подбородком в лаванду, он слышал, как стучит его сердце, и смутно чувствовал, что это танцующее существо, еще не обсохшее после купания в очистительной купели с дождевой водой, – само божество холмов, сосновых рощ и весны.

Он и не заметил, как медленно сползал навстречу этому чародейству, и оттого недоглядел: из-под его ладони выскользнул и покатился камешек.

Собака подняла голову, понюхала воздух своим блестящим носом и глухо зарычала. Девушка тотчас перестала кружиться, схватилась руками за грудь и юркнула в можжевельник.

На карачках, с помощью ладоней и коленей Уголен попятился к зарослям дрока. Но когда он забирался в них, несколько камешков скатилось по склону. Собака, добежав до подножия небольшой гряды, яростно залаяла… Он поднялся и, продолжая горбиться, как какой-нибудь столетний старик, нырнул в благоухающую завесу из желтых цветов, а оттуда бросился наутек, сам не понимая почему.

Манон, спрятавшись в нежных объятиях можжевельника, следила за бегством осквернителя по зарослям дрока, не видя его, лишь следя за волнообразным движением верхушек кустов. Она решила, что это какой-нибудь парень из деревни. Придя в ярость, по-прежнему обнаженная, она стала посылать из пращи в невидимого беглеца камни, которые со свистом преследовали того, кто, скрываясь за волной цветов, удирал от нее.