Марсель Паньоль - Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

Выпитое шампанское давало о себе знать: каждые десять метров ему приходилось останавливаться, сотрясаясь от отрыжки, напоминающей собачий лай; когда он был уже у Массакана, хлынул дождь, косой и частый, который сопровождал его до самых Розмаринов.

Добравшись до дома и закрыв дверь на засов, он пересчитал свои луидоры и спрятал мешочек под подушку.

Спать он лег под стук капель по черепице, эхо подхватывало громовые раскаты и катило их к закрытым ставням, от сотрясения которых начинали дрожать оконные стекла.

Не иначе как этот благотворный дождь навел его на мысли о покойном господине Жане, а потом и о его дочке, которая скрывалась в холмах, словно лис, и бегала быстрее, чем град… Затем он вновь увидел Памфилия, выделывающего антраша среди собак, и с улыбкой уснул.

Когда он проснулся, гроза была далеко, сквозь щели в ставнях пробивался дневной свет. Первым делом он сунул руку под подушку, чтобы удостовериться, что мешочек с деньгами никуда не делся. После чего поднял его так высоко, как только мог, и уронил себе на живот, чтобы почувствовать его восхитительный вес: монет было с полкило. А какой чудесной музыкой сопровождалось его падение! У него уже скопилось четыреста десять луидоров. Он подсчитал, что вместе с восьмьюдесятью четырьмя сумма составляла четыреста девяносто четыре, притом что за все было заплачено сполна и долгов за ним не числилось. Еще шесть луидоров – и будет пятьсот; он решил попросить их у дядюшки, который не мог ему отказать. Нежась в постели, он тихо, со счастливым замиранием сердца повторял: «Пятьсот луи!.. О, Уголен, у тебя пятьсот луи».

Он встал, натянул штаны, но не стал открывать ни дверь, ни ставни: нужно было надежно спрятать восемьдесят четыре новеньких луидора, пополнить свое сокровище.

С огромными предосторожностями поднял он камень в очаге, приподнял крышку чугунка, уложил восемьдесят четыре монеты поверх других и вновь замаскировал свой тайник, торопясь, как вор. Закрыв его широким плоским камнем, он приготовил в тарелке гипсовый раствор и тщательно замазал трещину.

Пока гипс не подсох, он веничком из дрока раз пять провел по камню, присыпав его копотью и пеплом.

«Ну вот! Даже Делия, наводя порядок, ничего не заметит… А воры мне и вовсе не страшны…» – подумал он.

И все же, чтобы удостовериться в том, что деньги надежно спрятаны, он разыграл свою излюбленную сценку – сценку незадачливого взломщика.

Он вышел из дома, прикрыл за собой дверь, затем вновь бесшумно, медленно и опасливо открыл ее и на цыпочках прокрался в просторную кухню, прислушиваясь, чтобы убедиться: в доме никого.

– Никого. Все идет хорошо! – прошептал он, подошел к лежанке, приподнял подушку, долго ощупывал тюфяк.

– Так, здесь ничего.

Затем открыл большой шкаф, порылся в стопке простыней, перебрал тряпки, носки, изображая на лице гримасы разочарования, которое должен испытывать вор. Затем направился к буфету, распахнул обе створки, внимательно изучил содержимое двух полок, снял крышку с супницы, потряс старую кофеварку и раздраженно пробурчал:

– Но где же сокровище? Куда он запрятал свои сбережения?

Затем резким движением выдвинул оба ящика буфета, бормоча под нос ругательства, и вдруг, подняв голову, с удивлением обнаружил обращение к возможному незваному гостю. Вслух, медленно, словно с трудом разбирая написанное, прочел: « Разграбитель, вниманье !» Оно как будто удивило его, он нахмурил брови. « Ни утруждай себя поиском денег. Они не тута». Он иронично улыбнулся.

– Вранье! – И стал читать дальше. – Они в Банке…

Тут он изобразил удивление и воскликнул:

– Верно! Он трижды в неделю наведывается в Обань! С него станется! Вот свинья! Да и то сказать, он ведь современный крестьянин, раз ему взбрело в голову растить гвоздики! А он отнюдь не дурак! В каком же это у него банке счет?

– В центре Обани, рядом с жандармерией.

При одном лишь упоминании о жандармах «взломщик» с открытым ртом попятился к двери и выскочил за порог, а там уж приготовился пуститься наутек. Остановившись на пороге, Уголен расхохотался, весело потер руки и вскричал:

– Быть вором – это еще не все, нужно еще быть ушлым! А вот Уголен как раз ушлый и есть!

Он пошел взглянуть на свои дорогие цветы, которые нужно было как можно скорее вырвать… Благодаря долгому ночному дождю раскрылось множество бутонов.

– Что за напасть! – проронил он вслух. – Ну уж дудки, не стану рвать, подожду еще и, если Тремела в этом году откажется их брать, отнесу цветочнику в Обань… Даже в мае хоть немного, а продам…

Какое-то время он еще расхаживал вдоль плантации, засунув руки в карманы и поглядывая на мыски своих грубых башмаков.

– Честное слово, жалеть себя не приходится. Скоро у меня будет пятьсот луидоров! Кто бы мог подумать? Не нужно все время думать о том, что чего-то не хватает. Если бы покойный горбун заработал пятьсот луидоров, его дочери не пришлось бы скакать по холмам, как кузнечику. У каждого свое везение, своя звезда. Дела других меня не касаются.

Яркое солнце прогоняло легкую дымку, суматошно снующие туда-сюда ласточки, казалось, наслаждаются своим полетом. Промяукала разок, перед тем как уснуть, совушка, кукушка зарядила свое через равные промежутки.

Уголен задрал голову, посмотрел на небо, глубоко втянул в себя воздух. Вынув руки из карманов, он вдруг проговорил:

– А что, если пройтись по холмам? Может быть, появились первые сморчки?.. И бекасы снова прилетели… Да и проветриться не помешает… Когда ты богат, ты имеешь право отвлечься от работы. Устроим сегодня воскресенье! Вперед!

Он вернулся на ферму, взял полотенце, большой кусок мыла и отправился на берег водоема мыться.

Затем побрился перед треугольным осколком зеркальца, прикрепленного с помощью трех загнутых гвоздей к стене у окна. Рыжая борода была как проволока, а лезвие бритвы узеньким, поскольку сточилось о брусок. Но Уголену было не привыкать, и, несмотря на поразительную нежность кожи, присущую всем «рыжим», он без порезов совладал с растительностью на лице, терпеливо и аккуратно орудуя бритвой.

Затем облачился в чистую рубашку, вельветовые брюки и охотничьи матерчатые туфли на особой подошве с рантом. Положил в ягдташ два ломтя хлеба, горсть давленых оливок [50] См. примеч. на с. 286. в жестяной коробке, козий сыр, большую белую луковицу и бутылку вина. Застегнув ремень, он взял в руки ружье, ягдташ и вышел из дому. Закрыл ставни, дверь, спрятал в выемку в стене конюшни ключ – для Делии, которая должна была прийти убираться, – и отправился в холмы.

Охотничий сезон еще не начался, и приходилось опасаться встречи с жандармами, поэтому он шел то по хребту, то по краю известняковой гряды.