Марсель Паньоль - Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

– Черт! – воскликнул господин Белуазо. – А откуда она взялась?

– Это дочь бедного горбуна! – ответил Памфилий.

В Провансе слово «бедный» означает, что тот, о ком говорят, умер. В этом отразилось языческое понимание понятия «усопший», то есть ничем больше не владеющий.

– Чья дочь? – тихо переспросил учитель.

Филоксен вдруг втянул голову в плечи, так что они поднялись до самых его ушей, и отвечал уже не таким звучным голосом:

– Горбуна!

– Какого горбуна? – удивился учитель.

– Так, одного чудака, – буркнул Лу-Папе.

– Не такой уж он был и чудак, – подал голос столяр.

– Когда я говорю «чудак», – отвечал Лу-Папе, – я не имею в виду «дурак». Я хочу сказать, что он был неразумным. Он думал, что ему удастся развести несметное количество кроликов только потому, что он произвел какие-то там расчеты на бумаге.

– Ну так вот, – взялся объяснить Памфилий, – у него не было воды, и он попробовал вырыть колодец…

– И пожелал изготовить мины! – вставил Уголен. – А я ведь его предупреждал! Я ему говорил: «Не балуйтесь с порохом!» Но что вы хотите, у него же были книги, и он думал, что с помощью книг можно все одолеть. Он не захотел меня послушать, и первая же мина убила его.

– И с тех пор малышка живет в холмах со своей матерью, которая слегка тронулась умом, и Батистиной, вдовой Джузеппе, старухой, которая похожа на статую из дерева…

Уголен между тем размышлял:

– Ты думаешь, ей пятнадцать?

– Наверняка… – отвечал Лу-Папе, – ты уже третий год выращиваешь гвоздики, а до этого горбун три года прожил здесь… Ей по меньшей мере пятнадцать, а может, и все шестнадцать! У тебя что, память отшибло?

– Это все из-за гвоздик! – огрызнулся Уголен. – Они настолько поглощают все внимание, что годы летят, как птицы… А поскольку у меня больше нет времени бывать в холмах, я ни разу ее не видел с тех пор!

– А поскольку она не бывает в деревне, никому не известно, чем они там занимаются, – добавил Филоксен.

– В деревню-то она не приходит, а вот на кладбище иногда заглядывает… – заметил Казимир.

– Опишите же нам эту молодую особу, – с видом ценителя женского пола попросил господин Белуазо.

– Лица ее я не видел, – отвечал Казимир.

– А что же вы видели? – с двусмысленной ухмылкой поинтересовался господин Белуазо.

– Это было в прошлом году, на кладбище. Нужно было вырыть могилу для покойного Эльзеара, из Растубль, причем быстро. Потому как стояла такая жара, которую бедному Эльзеару было уже не перенести… Меня предупредили в четыре, вечером я еще и половины не выкопал. На следующий день прихожу незадолго перед рассветом… Только собрался открыть ключом ворота, как услышал музыку, негромкую, чуть печальную, но очень красивую. Еще темень была, но я все же различил: молодая девушка стоит на коленях перед могилой. Я немного послушал, а потом повернул ключ в замке. И что бы вы думали, друзья! Она одним прыжком вскочила на крест Пелисье и – оп! – перепрыгнула через ограду! Я пошел посмотреть, на чьей могиле она стоит: это была могила покойного горбуна, на ней лежала огромная охапка цветов, собранных в гарриге: дикие ирисы, бессмертники, цветы фенхеля. И такие охапки я вижу на могиле каждый месяц, но ее саму со времени похорон отца вблизи не видел ни разу.

– А я, – начал Памфилий, – могу утверждать, что ей не меньше шестнадцати, потому как я видел ее вблизи!

– Где? – полюбопытствовал Уголен.

– В Бом-Сурн, наверху. Пошел я как-то по сморчки…

Филоксен, отмеривая себе своего же перно, воскликнул:

– Ох, проказник, далеко же ты за ними ходишь!

– Потому как я знаю там одно местечко, которое показал мне мой отец… И потом, что ты хочешь! Это моя слабость, я люблю холмы. Хотя и спилил такое количество деревьев, что, когда вижу живые, не смею на них смотреть! Я был там один и вдруг чувствую: гроза приближается – сосны в долине запели. – Он обернулся к учителю. – Знаете, никакого ветра, а деревья шумят, как при ветре… И вижу, как с Красной Макушки надвигается страшная туча, похожая на дымное образование чернильного цвета. Передняя ее часть заворачивается книзу и накатывает на Ла-Гарет, прямо на меня!

– Со мной такое было в План-де-Прекатори, под Гарлабаном. У меня волосы дыбом встали от ужаса! – подтвердил булочник.

– И вдруг, – продолжал Памфилий, – бабах, ударил первый раскат грома!

– Ой-ой-ой, – прошептал, поежившись, Клавдий, мясник.

– Я ноги в руки и бежать, укрылся в неказистой хижине угольщика, прямо на краю гряды Фон-Брегет.

– Знаю я эту лачужку, – проговорил Лу-Папе. – Я там подстерегал дроздов, когда еще ноги слушались меня.

– Теперь-то она совсем в развалюху превратилась… А тогда я немного поправил крышу, раскурил трубку и стал ждать. Запахло стреляным порохом, свет померк, все стало фиолетовым. Через дырку, в которую обычно целятся по дроздам, я смотрел на кусты, все какие-то одинаковые и застывшие, как и я сам. И вдруг вижу: на опушку леса из зарослей дрока словно золотая птица выпорхнула… Когда она достигла открытого пространства, я увидел, что это та самая девчушка, она убегала от грозы, а золотыми были ее волосы. Остановилась, обернулась, посмотрела на тучи. Тут грянул гром, она расхохоталась и послала ему воздушный поцелуй!

– Эта ничего не боится! – подтвердил Анж.

– Она помчалась по склону, друзья мои, перепрыгивая через кусты, как тушканчик, и пусть я умру на этом месте, если вру, но гроза ее не догнала!

Господин Белуазо бросил взгляд на учителя и промолвил:

– И впрямь чертовски интересная особа! Поскольку у меня нет детей, я чувствую позыв сделать для нее что-нибудь! А миленькая ли она?

– Господин Белуазо, – отвечал Памфилий, – волосы ее что золото, глаза что море, зубы что жемчуг. А то, что у нее имеется за ее невзрачным корсажем, уверен, должно походить на что-то весьма и весьма недурственное!

И тут из окна над столярной мастерской до собравшихся долетел чей-то раздраженный голос с крикливыми нотками. Это была толстуха Амели.

– А ты, чертов сатир, на что ты похож, а?! Вот по какие сморчки ты ходишь?!

Все приятели покатились со смеху, а Лу-Папе запричитал:

– Ай-ай-ай!

– Меня ты с золотой птицей не сравнивал! – продолжала Амели.

Памфилий сделал три шага и оказался под окном: расставив руки в стороны и задрав подбородок, он принялся урезонивать жену:

– Амели, ты не так поняла! Я говорил без какой-либо задней мысли. Это было всего лишь впечатление!

– Знаю я, какое это впечатление! Очень жаль, что она так быстро бегает, а?

– Ты не права, Амели! Я говорил об этом с художественной точки зрения!

– Художник! Вы только посмотрите на этого художника! Кто поверит, что он отец четверых детей! – после приступа пронзительного смеха заявила Амели.