Марсель Паньоль - Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

Тут уж она не откладывая принялась за подготовку задуманного. Сперва поднялась на бары, чтобы изучить окрестности: она боялась непредвиденного появления какого-нибудь охотника или наблюдения со стороны Уголена. Затем спустилась с ослицей в небольшую балку у Рефрескьер, где дождевой поток оставил после себя длинную полосу голубой глины, почти чистой. С помощью ножичка она выреза́ла бруски глины, наполняла ими корзины и дважды поднималась к пещере. Наконец она вернулась в Ле-Плантье и изготовила небольшую сумку из джутовой ткани, сшивая ее, как это делают сапожники, – протыкая дырочки с помощью гвоздя и пропуская в них двойную суровую нитку, – и наполнила ее зернистым цементом, наверняка испортившимся, но все еще способным затвердевать, если смешать его с водой.

– Что ты собралась делать? – полюбопытствовала Батистина.

– Скажу тебе, может быть, завтра вечером.

После ужина она при свете луны взвалила сумку на плечо и вышла в путь, позвав с собой Бику. Она медленно пробиралась в тени баров и часто останавливалась, прислушиваясь, а Бику, выставив мордочку, принюхивалась к ветерку… Добравшись до места, она посадила собаку перед входом в пещеру в качестве часового, наказала ей что-то тихим голосом и полезла в узкий проход, ведущий внутрь пещеры.

В подземном зале она зажгла четыре свечи и, подоткнув платье, по колено вошла в ледяную воду, подтащив сумку с цементом к отверстию, из которого вода вытекала из овального озера и уходила во тьму, после чего накрыла его сумкой и умяла ее с помощью грабель. Затем вымочила в воде бруски глины, замесила из них лепешки и обложила ими и сумку, и прилегающее к ней пространство.

Вода в озере начала медленно подниматься, работа была закончена; Манон не чувствовала ни рук, ни ног, она с трудом выбралась на залитый водой бережок, а потом, хватаясь за выступы, поднялась выше и уселась на ступеньке, ведущей в лаз… Растирая застывшие ляжки, она увидела, как поблескивающая вода достигла порога, за которым находилась следующая подземная галерея, перелилась через него и вдруг куда-то канула… Было слышно, как журчит и плещется вода небольшого каскада, уносящего в ночь золото Уголена и урожай его сообщников.

– Некоторым было даже смешно! – вполголоса проговорила она.

Долго прислушивалась она к восхитительному журчанию, затем собрала инструменты, задула почти догоревшие свечи и выползла из пещеры… Собака ждала ее: осознавая порученную ей миссию, она при малейшем звуке поднимала уши. Манон еще долго закладывала вход камнями, боясь, как бы какой-нибудь кролик, спасаясь от преследования, не стал искать убежища в пещере и не привлек таким образом внимание к ней гонящейся за ним собаки, а потом и охотника. Под конец при свете звезд она с корнем выдрала терпентинное деревце и большой куст колючего дрока и посадила их перед заваленным входом; и только тогда, нагруженная инструментами, поднялась вслед за Бику в Ле-Плантье.

Мать спала с книгой в руках, лампа была не потушена. Будильник на комоде показывал полночь. Она задула керосиновую лампу, легла в постель и снова произвела в уме подсчеты.

Вода перестанет поступать в бассейн часам к семи утра. Но вода в роднике в Розмаринах, находящемся ближе к пещере, иссякнет гораздо раньше, а вот фонтан в деревне, запитанный из бассейна, будет, вероятно, давать воду до самого полудня, если не дольше…

В любом случае наступающий день обещает быть великим и потрясающим.

Сперва она собиралась спрятаться в соснах возле Розмаринов, чтобы присутствовать при том, как изумится и придет в отчаяние Уголен, затем хотела пройтись по деревне до кладбища и под предлогом посещения могилы отца убедиться в том, что из трубы в фонтане не идет вода. Но потом передумала: было бы слишком неосторожно раньше времени наведаться на место бедствия, поскольку все те, кто знал о преступлении, сгубившем ее отца, могли сопоставить факты и заподозрить ее… Лучше было послать в деревню вместо себя Батистину, которая доложит по возвращении, что там и как.

Обессиленная, она заснула как мертвая и проспала все утро.

Когда она проснулась, Батистина доила коз перед их жилищем.

– Моя хорошая, ты мне нужна. Мы с тобой сейчас наберем в холмах цветов, и ты снесешь их на кладбище.

– Идет, – отвечала старуха. – Я как раз хотела побывать нынче на могилках. Попрошу ключ у кузнеца, посижу там, поговорю со своим Джузеппе и с нашим хозяином.

– После зайди за покупками. Два больших каравая хлеба, соль, перец, три отбивные…

– Напиши на бумажке, – отвечала старуха, – покажу продавцу, он мне все и отпустит. Мне сейчас выходить?

– Нет. В одиннадцать. Я дойду с тобой до горы Святого Духа с козами и дождусь там твоего возвращения.

В полдень «нечестивцы» сидели за столиками кафе Филоксена на деревенской площади и потягивали аперитив. Учитель вслух разбирал одну старинную провансальскую поговорку:

В переводе на обычный язык это звучит так:

что означает: ветер дует ночью в течение того времени, которое требуется, чтобы испечь хлеб.

– На мой взгляд, речь идет о явном искажении смысла, – говорил он. – Думаю, исконно поговорка звучала так:

что означает: от ветра, поднявшегося ночью, не останется и следа на следующий день. Однако pas и ancuei слились в произношении, и получился совершенно другой смысл.

– Я в этом не уверен! – возразил булочник, который оказался выброшенным из поговорки.

– А я думаю, вы тысячу раз правы, – высказал свое мнение господин Белуазо, – потому что сколько хлеб сидит в печи предписывает ночному ветру дуть в течение определенного времени, ограниченного часом, если не меньше, тогда как он поднимается и дует порой до полуночи, а стихает на восходе солнца! Я бы даже больше сказал, ведь…

Но господин Белуазо не успел развить свою мысль, так как раздались чьи-то громозвучные возгласы, перекрывшие его слова. Старая Батистина, часом ранее попросившая ключ от кладбища у Казимира, показалась в дальнем конце площади: из ее уст вылетали проклятия и оскорбления. За ней со смехом бежали дети, из домов высыпали домохозяйки. Уроженка Пьемонта, крича зычным голосом, дошла до террасы кафе и вдруг бросила тяжелый ключ от кладбища в голову Казимира, который чудом увернулся, зато вдребезги разлетелось стекло кафе.

– Эй! Да вы с ума сошли, милейшая! – завопил Филоксен. – Что это вам взбрело в голову бить стекла? Притом что у вас за душой ни франка, чтобы оплатить ущерб?

Но Батистина не унималась, ее лицо, мокрое от слез, было искажено гримасой ярости; Казимир, которому она показывала кулак, объяснил суть происходящего.