Йозеф Кот - День рождения

— Пардон, барышня, — сказал он рассеянно, и его голос заглох в кричащих фиолетовых обоях, которые делали помещение еще более тесным и душным.

Тут он заметил нас и направился к нашему столу. На нем был голубой свитер и темные очки, которые в такое время и в этом помещении выглядели довольно фантастически, нереально.

— Рад вас видеть, — сказал он все так же рассеянно. — Можно к вам присесть?

Не дожидаясь ответа, он свалился и мягкое кресло и вытянул ноги.

— Вы пришли сказать мне спасибо? — спросил Петер.

Он окинул нас глубоко запавшими глазами.

— За что?

— Я не мог написать иначе, — сказал Петер. — Мое перо меня кормит, лицедействовать я не могу.

Я вытащил газету и расстелил ее на мраморном столике.

— Это еще ничего, — заметил я. — Можно было и хуже написать.

— Да, да, конечно. Разумеется, можно было.

Он заказал себе вишневый сок.

— А я-то собирался предложить вам коньяку, — сказал Петер.

Он покачал головой:

— Я за рулем.

— Напиши я, что игра у вас пошла, я лишился бы доверия. Понимаете? У меня своя репутация, и рисковать ею я не вправе.

— Одни сок, пан Карас, — сказал официант. — Еще что-нибудь, пан Карас?

— Спасибо, это все. — Он сдвинул очки на лоб и повернулся к Петеру: — Так о чем вы говорили?

— Может, мы пьем кофе?

— Это напечатано, и ничего тут не поделаешь. — Я ткнул пальцем в газету, намокавшую в пивной лужице. — «В его нынешней форме Карасу не место в команде. Он перемещается по полю, как тяжеловесный паровоз (боже, ну и сравнения!), держит мяч, срывая развитие атаки». Вам это не нравится? Он написал лишь о том, что видел. И ни о чем больше.

— Я должен здесь встретиться с Эммой. — Он поглядел на часы.

— Кто это — Эмма? — спросил Петер.

— Одна девица. То есть невеста.

— У вас есть девушка, Карас? — сказал я насмешливо. — И тренер вам это разрешает?

— Тренер разрешает все. — Он стукнул пустым бокалом о стол.

— Так вот почему вы не в форме, — резюмировал я. — А еще удивляетесь, что к вам придираются.

— Эмма мне не мешает, — сказал Карас.

— Лучше бросьте вы это, — сказал Петер.

— Что, Эмму?

— Нет, футбол. Не делайте из себя посмешище. Ведь вам тридцать три…

— У меня хорошая машина, — прервал Карас. — Если хотите, можем прокатиться. Я думаю, Эмма не станет возражать.

— Не понимаю, как вы умудрились промазать с двух шагов, — сказал Петер. — Тут и малое дитя не промахнулось бы.

— А куда поедем? — спросил я.

— Я думаю, Эмма не станет возражать. Вон она идет.

К нам подошла блондинка в голубом свитере того же фасона, что и у Караса. Пастельный цвет пуловера сливался со светлыми волосами, скрадывая очертания ее фигуры.

— Ты здесь? — удивилась она.

— Это мои друзья, — сказал Карас.

— Очень приятно, — проговорила она.

Мы представились.

— Из газеты, — сказал Петер.

— В самом деле? — Эмма подняла брови и сделала большие глаза. — Это потрясающе. Никогда не видела живого журналиста.

— Вы разочарованы, — заметил я.

— Я пригласил их прокатиться, — сказал Карас.

— С чего вы взяли, что я разочарована?

— Вы газеты читаете? — спросил Петер.

— Все, кроме «Спорта». Он мне осточертел. В зубах навяз. Ей-богу.

— Чудесно, — сказал Петер. — Я страшно рад, что вы не читаете «Спорт».

— Он спортивный журналист, — пояснил Карас.

— Значит, вы тоже пишете эту чушь? — Эмма смерила взглядом Петера. — Когда-то я хотела стать журналисткой. Но это прошло. Лучше читать чушь в чужом исполнении. Это куда легче.

— Пора платить, — сказал Карас. — Я плачу за всех.

— Нет, — запротестовал Петер.

— Не надо спорить. Вы мои гости.

Мы вывалились на улицу. В этот жаркий летний вечер вокруг дуговой лампы роились полчища мошкары.

Я показал на лампу:

— Они нас сожрут.

— Ерунда, — сказал Петер.

Лампа полумесяцем отражалась в блестящей излучине кузова.

Карас отпер машину, протиснулся за руль и, перегнувшись через спинку сиденья, открыл заднюю дверцу.

— Прошу, — пригласил он.

Мы окунулись в удушливый запах бензина и лохматых чехлов, с дотошной аккуратностью прикрывавших сиденья.

— Это у вас от клуба? — спросил Петер.

— Купил, — пояснил Карас и рукавом протер переднее стекло.

— Я сяду сзади, — сказала Эмма. — Меня укачивает в машине. Только она тронется, я тут же засыпаю.

Карас пожал плечами.

— Надеюсь, вам это не помешает?

— Напротив, я буду очень рад. — Широким жестом Петер предложил ей садиться.

Я удобно устроился на переднем сиденье рядом с Карасом. Он снял со лба темные очки и засунул их за откидное зеркало.

— Это его модный аксессуар, — сказала за моей спиной Эмма. — Без них он выглядит ужасно.

— Она не хочет, чтобы я их снимал, — сказал Карас. — Меня многие знают, а она думает, что в этих очках меня никто не замечает.

Он завел мотор, дал ему поработать немного, потом постепенно добавил газу, прогревая его.

— Это хорошая машина, — сказал он, как бы оправдываясь.

Машина отлепилась от асфальта и вырулила на освещенную площадь.

— Куда мы едем?

— Не знаю, — ответил Карас. Он круто вывернул руль и выехал с площади на узкую улицу с газовыми фонарями и двумя рядами деревьев.

— Давайте петь, — сказала Эмма, — не то я усну, нет, серьезно.

— Вы не храпите во сне? — спросил Петер.

— Жутко храплю, — отрезала она. — Думаю, Карас недолго со мной выдержит.

— В самом деле?

— А вы могли бы жить с женой, которая храпит во сне?

— Не знаю, — ответил Петер. — Я не женат…

— Футбол — это идиотизм, — сказала Эмма. — Самый ужасный идиотизм на свете. Но он держится за него руками и ногами. Он верит в него. Верит в него, как игрок в тотализатор верит в свою ставку.

— Почему?

Карас перехватил руль левой рукой, а правой нажал на клавишу радиоприемника. Репродуктор затрещал, потом начал извергать из себя обрывки музыки и слов.

— Скажите ему, пусть выключит. — Эмма потянула меня сзади за плечо.

— Она просит выключить, — сказал я Карасу.

— Это хороший приемник, — процедил он сквозь зубы. — Берет Вену, и вообще.

— И твисты?

— Все ему хорошо, — сказала Эмма. — Все ему замечательно. От исключительной доброты, от сплошного восторга он готов приголубить всех и вся. И вы тоже хорошие. Он пригласил вас в хорошую машину с хорошим приемником, значит, и вы хорошие.

— Быть хорошими — большая честь для нас, — сказал я с улыбкой.

— Это хороший приемник, но репродуктор у него жестяной. Жестяная музыка. Жестяные слова. Все жестяное. А жесть обжигает холодом. Вы когда-нибудь касались голой жести в середине января?

Фосфоресцирующая стрелка наехала на чей-то тягучий сиплый голос. Какой-то непонятный экзотический язык. Карас усилил звук до предела и выпустил ручку настройки.