Йозеф Кот - День рождения

— Это мой ящик, — сказал он тихо, но внятно. — Ящик мой, но я вам разрешаю посидеть на нем.

— Спасибо, — ответил я растерянно.

У меня никак не укладывалось в сознании, что ящик, на котором я сижу, — чья-то собственность; я считал его частью инвентаря этой призрачной залы с недвижными телами.

— Брать с собой ящик — даже выгодно, — сказал мой сосед, протирая глаза, — по крайней мере знаешь, куда сесть.

— Конечно, — согласился я.

— Сидеть-то ведь на нем удобно?

Я кивнул.

— Я бы его не променял даже на кресло.

Он посмотрел на мои чемоданы:

— Издалека едете?

— Издалека.

— Из-за границы? — ткнул он пальцем в кричащую гостиничную наклейку с изображением земного шара и высоких пальм.

— Угу.

— Скалистого голубя видели?

Лицо его уже не было заспанным.

— Кого?

— Скалистого голубя. Колумбе ливия. Благородная осанка. Гордый взгляд. Слегка изогнутый клюв. Голубь-праотец. Живет в южных широтах.

— Нет, не видал, — сказал я. — Там, где я находился, вообще не видно было голубей.

— Какая жалость, — грустно сказал он. — Нет, верно, вы плохо смотрели. Ходили, как слепой.

— Во время путешествий смотришь на другие вещи, — возразил я. — Птицы есть дома. Целые стаи.

— Я бы с ума сошел, если б со мной так получилось.

— А вы что, где-то уже побывали? — вырвалось у меня.

— Нет… То есть я вообще-то езжу много. Если сложить все километры, что я просидел в вагоне, хватило бы доехать до Парижа.

— А вам хотелось бы съездить в Париж?

— Как вам сказать… Париж далеко, — отвечал он. — Говорят, там ужасные бабы. Так к мужикам в постель и лезут.

— Не знаю, — сказал я. — В Париже не бывал.

— Я читал в одной книжке, — продолжал он, — что есть там такие дома, на которых красный фонарь.

Я поднес к глазам руку с часами.

— Вот анекдот, забыл перевести часы на местное время. Все думаю, что уже два часа, а еще только полночь.

Он смотрел, как я перевожу стрелки назад, и спросил:

— Отчего там другое время?

— Так уж бывает, — отвечал я. — По поясам. Где солнце всходит рано, а где поздно.

— Глупости, — заявил он. — Солнце одно и везде всходит в одно время.

— Но ведь мы вертимся, — ответил я с улыбкой. — Сидим на шаре.

— Да бросьте вы, — сердито сказал он. — У вас часы испорчены, а вы болтаете тут всякую чепуху. Я вам позволил посидеть на своем ящике, а вы мне голову морочите.

— Что у вас в этом ящике?

Человек съежился. Словно втянулся весь в свое пальто и заслонил лицо шляпой.

— А вам зачем?

— Просто так.

— Вы никому не скажете?

— Тьфу, черт, да ну кому же я могу сказать?

— Им. Железнодорожникам.

— Боитесь железнодорожников?

— В этом ящике я вожу голубей, — зашептал он мне на ухо. — Понимаете? Голубей. По правилам их следует сдавать, но такой ящичек никто не замечает. Сунул его наверх на полку — и готово. Едем все вместе. Голуби и я.

Я живо представил себе птиц, втиснутых в небольшой ящик; представил, как они отчаянно разевают клювы, ловя воздух, тщетно долбят носами шершавые доски…

— Да ведь они там задохнутся, бедные, — немного помолчав, сказал я.

Лицо его залилось краской:

— Вы меня будете учить! Не увидели даже скалистого голубя, ничего не увидели, вообще вы ничего не видели, а будете мне тут указывать! Господи боже мой, колумбе ливня!.. Колумбе ливия…

Последние слова он произнес как-то удивительно напевно, словно они таили в себе целый мир, который уместился в маленьком, совсем обычном ящике и все-таки был беспределен и велик, как мечта этого человека увидеть скалистого голубя.

— Да я без голубей и шагу не ступлю. Понятно? Езжу каждую субботу к дочери и всегда их беру с собой. Что же их оставлять одних?! Бросать на всяких «парижан»… на краснофонарных… на…

В запальчивости он стукнул кулаком по ящику, живое содержимое его проснулось, всполошенно заворковало, запищало, зашумело, завозилось. Удары в стенки ящика были так сильны, что спящие вокруг стали пробуждаться, подобно расколдованным рыцарям, они обретали способность двигаться — закрывались открытые рты, опускались поднятые брови, лбы собирались в складки, ожившие глаза обращались к нам, к нашему ящику.

— Чего скандал затеяли? — крикнул длинноволосый парень, приподняв голову со свернутого пиджака. — То языки чесали без передыху, а то скандал затеяли?

Сосед встал с ящика:

— Молчи, сопляк желторотый…

Парень поднялся, подошел к нему и ухватил за лацкан зеленого пальто.

Гуканье и возня в ящике стали до того невыносимы, что и я невольно соскочил с него — как с адской машины, которая вот-вот взорвется.

— Дай ему по зубам, — произнес чей-то охрипший голос.

Человек в зеленом тяжело дышал, но не защищался. Парень сделал рукой выпад — и хилое тело в длиннополом пальто плюхнулось на ящик.

— Там у него наседки.

— Утки.

— Разрубленные младенцы.

Вся ожидальня покатилась со смеху.

— Я его знаю, — сказал коротенький толстяк в очках. — Он каждую субботу сюда ходит, и всегда с этой клетушкой.

Человек в зеленом просительно взглянул на меня:

— Скажите им что-нибудь.

— Вы думаете, я их успокою?

— Вы же там побывали где-то, вам они поверят. Послушайте, — обратился он к окружающим, — вот человек, кое-что повидавший, он вам скажет…

— Ты с ним? — зло покосился на меня длинноволосый парень.

— Нет, — выговорил я и ощутил почти физически, как моего соседа покидает последняя надежда, — просто к нему подсел.

— Выставить его отсюда, — сказал длинноволосый, — вместе со зверинцем этим.

— Выставить, — поддержали остальные, — вот смеху будет…

Человек в зеленом беспомощно расставил руки. Потом выпрямился и, закинув ящик за плечо, побрел к двери. Парень поддал ему сзади ногой. Человек в зеленом охнул и пустился бежать. Вся ожидальня высыпала за ним следом.

— Жми, жми, старик! — кричал ему вдогонку парень.

Я услышал шаги, гулко протопавшие по каменному коридору. Теперь мне стало очень сиротливо в этой комнате. Я подошел к запыленному окну и увидал, как по платформе бежит с отчаянным видом мой сосед; тень его в свете кивающих фонарей принимала невероятно причудливые очертания. И вдруг тень эта растянулась до бесконечности. Человек рухнул, то ли запутавшись в длиннополом пальто, то ли наскочив на невидимое препятствие. С ним вместе свалился на землю и ящик, от резкого удара раскололся — и сквозь отверзшийся пролом взмыла к небу крылатая сизая лента. Человек поднялся, отряхивая с пальто хлопья пуха, запорошившие его, как снегом, и побежал вперед с распахнутыми руками, словно прося вернуть себе невозвратимое.

Я оглянулся; в зал уже набились люди, все заняли свои места, и только угол возле печки зиял пустотой. Я понял, что всю ночь теперь мне предстоит провести стоя, прикрыл глаза и, прислонясь к оконной раме, стал думать о скалистых голубях.