Димитр Коруджиев - Невидимый мир

— Есть у тебя мозги, а? — закричал он на сына.

Сын был единственным человеком, на которого Шивачев осмеливался кричать.

— За что ты ругаешься, папа? — спросил мальчик. — За министра?

— Да конечно же! Сейчас же иди к своим приятелям, пока они домой не ушли, и скажи им, что ты передумал.

— Не скажу!

В тот день дети сторонились мальчика. Их взгляды, бросаемые исподтишка, порождали в нем тайную гордость. Нет, от подобных вещей человек просто так не отказывается.

— Я тебя выпорю! — крикнул Шивачев и ударил сына.

Мальчик заревел и ушел в свою комнату. Мать пошла его утешать.

В течение нескольких следующих дней события развивались еще драматичнее. Дети по приказу родителей к нему не подходили, но смотрели на него с тревожным любопытством и даже с некоторой завистью. Это доставляло мальчику большое удовольствие, и он расхаживал по улице с высоко поднятой головой.

Иногда кто-нибудь к нему подходил и со вздохом спрашивал:

— Ну что, ты все еще хочешь стать министром?

И мальчик отвечал:

— Все еще.

Сила его желания пугала и подавляла улицу. Шивачевы страдали. Их все время останавливали и уже с раздражением рассказывали все новые и новые истории о людях с непомерной заносчивостью, а кто-то даже намекнул, что если родители не умеют воспитывать детей, этим занимается государство.

Шивачев теперь жил в постоянном страхе. При виде соседей он начинал дрожать и всем говорил, что окончательно понял, как ему желают добра, и взгляд его был робким, виноватым, будто на нем лежал страшный грех. А самое худшее заключалось в том, что теперь он боялся даже собственного сына и его намерения, не умещавшегося в представления Шивачева. И уже на свете не осталось ни одного человека, на которого можно кричать. Неизвестно, до чего дойдет этот странный мальчик. А вдруг однажды, всем назло, он действительно добьется своего, и тогда с этой улицей, которая ему осточертела, может случиться какая-нибудь неприятность…

Но тот день, когда мальчик так долго спал и вышел только в пять часов, был чудесен. С улицы и из окон глядели на него, а он разглядывал воздух, который был зрелого золотисто-желтого цвета и сеял сладкий запах пыльного футбольного мяча, велосипедных шин и невзрачной дворовой травы.

В местном кинотеатре через час начинался сеанс, и дети считали свои стотинки возле зеленого дома. Мальчик вовсе не передумал, это совершенно невозможно на длинном и славном пути одинокого человека, но просто это потонуло во всем, что сейчас окружало его. И вся эта смешная история вдруг исчезла, как исчезают отражения в комнате смеха, после того как мы уходим.

Он втиснулся между другими ребятами и крикнул:

— Эй, я тоже иду!

Они посмотрели на него, засмеялись и тут же заспешили, потому что хотели погонять мяч перед сеансом. И только один из них сказал:

— Вот так министр!

И мальчик ответил рассеянно:

— Брось ты эти глупости!

Взрослые узнали о том, что случилось в этот вечер. И напряжение потихоньку спало. На следующий день все сердечно поздравили Шивачева, и несчастный отец опять стал похож на человека.

А в это время мальчик гонял мяч. Только один раз поднял он голову — и увидел, что на улице есть люди, но никто не обращает на него внимания, а дети смотрят на него как на самого обыкновенного соседа по кварталу. И ему вдруг стало обидно. Но в этот момент кто-то крикнул:

— Подавай!

И он забыл все.

Перевод И. Сумароковой.

Деян издалека приметил эти фигурки, еще когда они почти сливались со светлой равнинностью поля — две точки. Но и точки бывают разные. Конечно, он не мог бы прочесть лекцию об их особенностях, однако безошибочно отличал точку-дерево от точки-человека. В общем, он не сознавал, что обладает талантом, какого нет у других. Пока он вел машину, глядя сквозь стекло, его руки и мысли двигались в привычном ритме, казались ему совсем обыкновенными, частью его работы.

Фигурки постепенно увеличивались, и, наблюдая их едва уловимое тяготение друг к другу, Деян готов был держать пари, что это парень и девушка. Но держать пари было не с кем, он ехал один, а сиденье изнемогало под грузом вещей его приятеля, перебиравшегося из ближнего села в город. Деян не решился сложить их в кузов, боясь повредить. В пустом грузовике ясно слышалось глухое похлопывание брезента у оконца над кабиной.

Машины впереди двигались прерывистым потоком, и Деян уже различал, что одна из фигурок — парень — беспрестанно голосует, но никто не останавливается. В глубине огромного поля не виднелось ни холма, ни дома; со всех сторон низвергался свет. Деян представил себе, что две одинокие фигурки выглядели бы совсем иначе, не струись мимо них этот поток машин, словно олицетворение надежды.

Чтобы не смотреть все время туда, он поднял глаза от руля. В вышине то тут, то там мелькали птицы, одинокие среди воздушного моря. Для птиц не существовало дороги и машин, и Деян стиснул зубы, охваченный желанием, чтобы птицы летели быстрей, чтоб добрались быстрей до тех неведомых далей, к которым стремятся. Странно было вообразить, что какая-то из них вдруг умрет именно теперь и начнет падать, ничтожная и беспомощная в безграничном светлом пространстве. Деян никогда еще не видел мертвой свободной птицы. Ему представлялось, что, когда наступает их час, они отправляются в потайные места, где день едва пронизывает кружевную сеть листвы, и там медленно тают в хрупком своем одиночестве.

Он инстинктивно обернулся и увидел вскинутую руку, растопыренные пальцы, лицо, выражающее нетерпение. До того он не думал, останавливаться ли, раз кабина забита вещами, но теперь, после мыслей о птицах, не мог поступить по-иному. Грузовик резко затормозил, фыркнул, проехал немного вперед мимо голосующих и стал. Они подбежали. Деян открыл дверцу.

— В город?

— В город.

— Сиденье у меня занято, видите.

— Ничего, мы в кузове… — сказала девушка.

Что-то словно кольнуло его.

— Ладно, давайте. И держитесь покрепче.

Подождал, увидел в оконце, как они влезают. Потом их не стало видно, пристроились в кузове, опершись на кабину. Он расслышал их голоса, уловил шелест брезента — должно быть, закрывались, чтоб не дуло.

— Чтоб не дуло? — почему-то вырвалось у него, грузовик тронулся.

И снова его кольнуло изнутри, вспомнилось, как девушка произнесла: «Мы в кузове»; Деяну показалось, что брезент еще шелестит. Парень должен был это сказать, а не она… Правы люди — что за молодежь…

Ему все сильнее чудилось, что эти двое совсем не замечают его, считают не человеком, а просто частицей машины, которая должна везти их — молодых и счастливых. Внезапно ему пришло в голову, что в нескольких километрах отсюда студенческий трудовой лагерь. Суббота — отпустили на пару дней по домам, а эти заторопились в ближайший город — провести ночь. Он продолжал изумляться наглости девушки, которая сама сказала, что они сядут в кузов, конечно, чтоб пообниматься на свободе; его удивляли эти молодые люди — как они успевают так близко сойтись уже в первые дни.