Анне Боман - Агата

– Добрый вечер, доктор, проходите.

В дальнем углу стояло кресло, которое я с трудом подтащил к изголовью кровати. Сиденье располагалось низко, так что в конце концов я расслабил мышцы и просто шлепнулся на него. Наступит день, подумал я, и я останусь сидеть в том месте, где очутился, и никогда больше оттуда не поднимусь. Может, это случится дома, в моем кресле возле окна, может, на скамейке у озера, а вокруг меня лебеди будут укладываться спать.

– Как вы себя сегодня чувствуете, месье Сюррюг? – спросил я.

– Спасибо, бывало и лучше, – ответил он, – но с вашей стороны было очень любезно прийти. Мне кажется, моя дорогая жена уже теряет терпение возиться со мной.

Осунувшаяся голова на белой подушке, запах болезни, проступавший сквозь аромат чистого постельного белья. Я молчал, потому что не знал, что сказать.

Он прочистил горло и продолжил: – Зовите меня просто Тома, доктор. Я позволю себе выложить все начистоту, хоть мы и не слишком хорошо друг друга знаем. Я стал обузой для жены, и мне не хочется обременять ее еще и своим страхом. Но правда состоит в том, что мне безумно страшно.

Он выталкивал фразы толчками, набирал полный рот воздуха и выдавал предложение, опять втягивал в себя воздух и выдавал следующее.

– Я уверен в том, что вы не обуза, – попробовал я начать. Но Тома не отвечал, и пребывать в этой тишине было невыносимо. Так и знал, подумал я; не гожусь я для этого! И тут с подушки раздались слова: – Вы знакомы со смертью?

Я нахмурился.

– Мы, наверное, все с ней знакомы? – начал было я, но и сам услышал, какие это пустые слова.

– На протяжении многих лет мне, конечно, приходилось беседовать со многими пациентами, которые или сами были тяжело больны, или потеряли кого-то из близких… – попытался я снова, но получилось чуть ли не хуже прежнего. В конце концов я покачал головой. – Нет, – сказал я. – Я со смертью не знаком.

Тома улыбнулся и кивнул пару раз.

– Вот видите, с ней не познакомишься, пока она не придет. По-настоящему.

Челюсти под седой щетиной и серой кожей шевелились, будто он жевал. Я на минуту задумался, как быстро я сам приобрел бы такой же вид. В седине моих волос еще сохранялись темные пряди, но если заболеть всерьез, долго они, конечно, не продержатся. Десять кило мышц и жира можно потерять быстро.

– Каждую ночь я лежу здесь, прислушиваюсь к дыханию жены и думаю о том, как же я смогу ее покинуть.

На полу по правую руку от него лежал матрас с одеялом, простыней и подушкой. На тумбочке слева от того места, где я сидел, стояли лампа, стакан с водой, тазик и жестяная банка мятных леденцов. Вот, значит, каковы атрибуты смерти.

– Честно говоря, не знаю, чем я могу вам помочь, %ма, – сказал я. – Я никогда никого не любил.

Эти слова вылетели у меня неожиданно, но %ма ответил только: – Да, не всем так везет. Наверное, вам будет легче умирать.

– Наверное, – согласился я, – но жить мне труднее.

Его смех прозвучал камнями, падающими на камни.

– Тут вы, наверное, правы, – сумел он выговорить под смех, перешедший в кашель, – жизнь без любви немногого стоит.

Я улыбнулся ему в ответ, мы немного помолчали, потом я спросил: – Вы говорили, что вам страшно?

– Безумно страшно! – Он снова улыбнулся, на этот раз глазами. – Так хорошо произнести это вслух.

– Я вообще-то тоже боюсь, – признался я, – только я еще не совсем разобрался, почему.

– Мне кажется, самое худшее – не увидеть больше лица жены. Оказаться в месте, где ее нет.

Каким-то образом я прекрасно понял, что он имеет в виду.

– Может быть, вам вовсе не от нее придется отказаться, – предположил я. – Может быть, только от всего остального?

Я не был уверен, что в этом есть какой-то смысл, но Гома взял мою руку в свою, как сделала его жена несколькими днями раньше.

– Верно, – я почувствовал, что он чуть сильнее сжал пальцы, – от нее я никогда не смогу отказаться. А от остального придется, наверное.

Он выпустил мою руку и снова скорчился в приступе сухого кашля; я протянул ему воду, и он отпил несколько глотков.

– Надеюсь, вам удастся разобраться в том, что вас страшит, – проговорил он хриплым голосом и откинулся на подушки, – а то окажется, что все было зря.

Я пожал плечами – разве и теперь по большей части не все совершается зря? – но все же спросил: – А как узнать, чего боишься?

– Мой опыт подсказывает, – ответил Тома, прикрыв глаза, – что надо начать с самого главного своего желания.

Агата VIII

– Все говорили, что я похожа на отца, и ему. И это страшно нравилось. Я думаю, он гордился тем, что, несмотря на свой физический недостаток, произвел на свет ребенка; я представляла собой своего рода трофей. Играй, Агата, играй!

Эти слова она выговорила, кривляясь.

– А у вас были способности? – спросил я. Разумеется, у нее были способности. Агата кивнула.

– Они мне никогда не говорили о моем таланте, я слышала только, как они говорят это другим, когда думают, что я не слышу. Но и правда, у меня действительно очень хорошо получалось.

– А это вас не радовало? – Я смотрел на ее тонкие пальцы, представляя себе, как они бегают по клавишам, попадая не на те: Агата ошибается нарочно. Мне вдруг вспомнился день, когда я понял, что играю на скрипке лишь ради отца: даже когда пьеса мне удавалась, я чувствовал не радость, а облегчение.

Агата покачала головой.

– Нет, я все это ненавидела. Ненавидела пианино, и ненавидела, когда они рассказывали обо мне. Они хотели только показать, какие они прекрасные родители. Ко мне это не имело отношения.

Наше время, собственно, истекло, но мне жалко было ее прерывать, больше всего на свете мне хотелось оставаться здесь с Агатой, а следующий пациент пусть бы подождал. Хотелось смотреть на ее белую кожу и представлять себе, что бы я почувствовал, прикоснись я к ней ладонью; задать ей вопрос, зная, что смогу излечить ее, если найду нужные слова.

Должно быть, она все же ощутила некую перемену, потому что, хотя я не шевелился и ничего не говорил, она решительно села. Волосы у нее растрепались и стали влажными, как у ребенка, только что проснувшегося после глубокого сна.

– На сегодня, пожалуй, все, доктор. Увидимся во вторник.

Она одарила меня улыбкой, больше всего напоминавшей заученную гримасу; я кивнул.

– Хорошо, Агата. До встречи.

Краткий миг ее рука оставалась в моей, потом она вышла из кабинета и закрыла за собой дверь. Я сел на кушетку, еще теплую после ее тела, и медленно, с наслаждением втянул в себя воздух. Потом я пригласил войти мадам Кармей, настраивая себя на то, что она ровно столь же важна для меня. Снег

Проснувшись как-то поутру, я увидел, что город окутан тонкой белесой пеленой. Я всегда любил зиму с ее приглушенными звуками, снег определенно любезнее моему сердцу, чем солнце. На этот раз снег выпал неожиданно, в тот момент, когда весну сменяет лето, и оттого был мне еще милее.