Анне Боман - Агата

Она смотрела мне прямо в глаза, а я сжимался и съеживался, карандаш, блокнот и все ученые книги мигом куда-то подевались, и вот я перед ней как облупленный: обуреваемый страхом человек, которому скоро исполнится 72 года, плохо выбритый, в очках с захватанными стеклами.

Казалось, прошло бесконечно много времени, прежде чем я ответил: – А я их и не понимаю, вы правы! – Я развел руками. – Я понятия не имею, как люди устраивают свою жизнь! Что вы теперь скажете? Все это просто цирк!

Агата выдохнула через нос, не то фыркнув, не то усмехнувшись: – Я все-таки думаю, что вы преувеличиваете, доктор! До вас я беседовала со многими врачами, и тех, кто и вправду слушает, что им говорят, бесконечно мало. Я высоко ценю вашу помощь.

Я ничего не понимал; разве не сошлись мы только что на том, что я мошенник?

– Даже просто приходить сюда и разговаривать с человеком, которому я в самом деле интересна, который не долдонит навязчиво, что мне нужно лечь в больницу, много значит для меня. Разве вы этого не знаете?

Я покачал головой.

– Но это так. А я все-таки никак не возьму в толк, как вы можете числить себя специалистом в области психических заболеваний, если даже не заметили, что сами чувствуете себя ужасно?

Голос наконец вернулся ко мне: – Да с чего вы взяли, что я чувствую себя ужасно?

– Откуда бы мне начать? С тех пор, как ваша секретарша заболела, у вас все идет кувырком. Здесь странно пахнет, в кабинете полнейший кавардак, и у меня впечатление, что вы ходите в одном и том же костюме со дня нашей первой встречи.

Она улыбнулась, выпятив острый подбородок, но продолжала серьезным тоном: – Плюс у вас руки дрожат, – я ошеломленно посмотрел на свои руки, покрытые печеночными пятнами, – но что вас действительно разоблачает, так это лицо. Даже когда вы улыбаетесь, вам тоскливо.

Мда, подумал я, тут она, пожалуй, права. Но что же я могу с этим поделать? Ведь я разочарован в существовании как таковом.

– А как вы думаете, почему я сажусь вот здесь, сзади, где меня не видно? – спросил я, чтобы не растерять остатки авторитета.

– Ага, – погрозила она мне пальцем, – теперь все начинает становиться на места!

Я то ли засмеялся не своим голосом, то ли не узнал свой смех. Но то, что Агата раскусила меня, разрядило атмосферу.

– Ну вот, оказывается, вы умеете смеяться, – сказала она, – какая досада. Значит, я проспорила Юлиану обед. Вплавь

Страх дожидался меня. Не успела Агата покинуть кабинет, как он набросился на мои ступни. До момента, когда я мог бы лечь спать, оставалось пугающе много часов, и меня утомляла сама мысль, что придется спасаться от страха так долго.

По пути домой я купил хлеба и ветчины к ужину. Продавец выглядел как-то странно, расплывчато; удержать в уме его черты казалось невозможным, а в ушах у меня громко стучал пульс.

– 90 сантимов, месье.

Я не глядя протянул ему деньги и повернулся, чтобы уйти.

– Месье, сдачу забыли! – услышал я сзади, но инерция движения увлекла меня к выходу.

В груди сипело, а ноги сами, к моему удивлению и без какой-либо команды с моей стороны, несли меня к озеру, а не прямо домой. Агата, Агата, пелось у меня в голове; неожиданно у моих ног оказалась вода, но я не остановился, когда туфли налились холодом.

Еще шаг. Дно было и твердым, и податливым одновременно, вода доходила мне до середины икр, и никогда раньше ничто не оказывало на меня такого умиротворяющего действия. Штанины пропускали холод, он пронизывал мою кожу, добираясь до раскаленного средоточия страха, и, погрузившись в воду по пояс, я скользнул по ней вперед, сделал несколько гребков руками – и она приняла мое напряженное, вспотевшее тело.

– Ааааах, – вздохнул я, перевернулся на спину и поплыл прочь от берега с раскрепощающей легкостью; я уж и забыл, что так бывает. Пустяки

День начался, представьте себе, с мадам Алмейды, и я взял себе на заметку, что с ее уходом мне останется провести ровно 100 сеансов. Эта крупная женщина не явилась на прием ни в один из назначенных ей дней с тех самых пор, как я огорошил ее, предложив поэкспериментировать, и я начинал уже думать, что ошибся в ее оценке.

Но вот вдруг она тут. Губы сжаты в тонкую горькую ниточку, каблуки осуждающе стучат по полу, но главное, она не произносит ни слова.

– Ну что, мадам, как прошли у вас эти несколько недель? – молвил я.

Она мрачно пожала плечами.

– В последний раз я дал вам сложное задание. Не будете ли вы столь любезны рассказать мне, как вы с ним справились?

Она бросила на меня быстрый взгляд. – Я не справилась.

– Вот как! Но и это тоже результат, – подбодрил я ее. – С чем именно вы не справились?

– Но это задание невозможно было выполнить. Оно совершенно идиотское!

Она снова посмотрела на меня, выпятив нижнюю губу как строптивый ребенок, и я с трудом подавил улыбку.

– Вы совсем не знаете Бернара, – продолжала она, – и я начинаю думать, что вы и меня совсем не знаете!

– Даже так?

– Так! Иначе вы никогда не предложили бы мне соблюдать покой. Единственное, в чем я могу находить успокоение, это безостановочная деятельность.

– Ага, – улыбнулся я.

– Что – ага? – передразнила она меня. – Бубните свои “гм” да “ага”, каким образом это может мне помочь?

Пожалуй, в этом она была права, но все же сегодня она так легко не отделается.

– А напомните-ка мне, мадам, в чем вам требуется помощь? – спросил я.

– Нет, это уже ни в какие ворота не лезет, – вскинулась она, – я к вам три года хожу, и вы меня об этом спрашиваете?!

– Я полагал, что вы ходите сюда, чтобы справляться со своими нервами. Мы с вами обсудили все, начиная с вашего детства и кончая вашим дыханием; безуспешно. Следующим шагом по логике вещей было бы перейти к настоящему, чтобы научиться менее трагически относиться к мелким обыденным проблемам. Но вы отказываетесь это делать. Так что позвольте спросить: какая вам, собственно, требуется от меня помощь?

Мадам Алмейда вся как-то опала, широкие плечи осели, тело складками нависло над многослойным животом, как бы оберегая его.

– Если вы желаете добиться улучшения, мадам, я вижу два пути. Возможно, они даже связаны между собой. Один состоит в том, что вы будете учиться придавать меньше значения пустякам и сократите число повседневных дел. Второй же путь – впустить в свое существование нечто осмысленное.

Она слушала меня, это было очевидно. Возможно, она пока не понимала, что именно я говорю, но она искренне старалась понять.

– Я имею в виду, что вы постараетесь находить время на то, что для вас действительно важно, на нечто большее, чем покупка продуктов и наведение порядка в доме. На что-нибудь, что будет приносить вам радость! Короче говоря, – поторопился я добавить, – на то, что вас интересует. И тогда все пустяки поблекнут.