Анне Боман - Агата

– Все пустяки? – спросила она, опустив голову; нижняя губа дрожала.

– Да, – ответил я, – все пустяки, которыми вы старательно заполняете дни, хотя на самом деле это только злит вас. Должно найтись что-то другое!

Мадам Алмейда всхлипнула. Потом она неуверенно кивнула и подняла на меня глаза.

– Забавно, доктор, что вы так говорите, – сказала она. – Ведь и я всегда думала то же самое.

Наведение порядка

Вечером того дня я неожиданно почувствовал, что не могу мириться с тем, что дома у меня все выглядит так же, как всегда. Я осмотрелся, и хотя обстановка была мне прекрасно знакома, она показалась мне пошлой и неуместной. Я вдруг осознал, что за всю свою взрослую жизнь не приобрел для дома ни одной новой вещи, хотя бы вилки или нового матраса для постели.

Все досталось мне в наследство от родителей или было подарено ими, и я пользовался этими вещами, потому что они выполняли свои функции.

Я начал с отцовских картин. Одну за другой я снимал их с гвоздей и за этим занятием с изумлением обнаружил, как сильно выцвели стены. Всего картин было семь, и, если я закрывал глаза, мне было проще вспомнить, что изображено на них, нежели лицо отца. Многие из картин были написаны еще до моего рождения; они висели на своих местах испокон веку, и я не задумывался о том, нравятся они мне или нет. Потом я принялся за бюро. Я уже много лет не заглядывал в него, и теперь разбирал ящики с определенным любопытством. Мои родители не были сентиментальны; так, они никогда не рассказывали забавных историй о том, что я делал или говорил ребенком. Но в ящике я обнаружил шкатулку со своими молочными зубами, а на многих из полотен моего отца угадывались очертания, в которых я узнавал себя. Округлый отпечаток детской ступни на песке, между деревьев далекого леса – высокая фигура, а рядом с ней фигурка пониже.

В нижнем ящике я нашел скатерть и стал складывать на нее вещи, которые собирался выкинуть. Верхний ящик заело, но, дернув несколько раз посильнее, я его выдвинул. Оказалось, что в нем хранится часть отцовских принадлежностей для живописи: масляные краски и цветные мелки, тщательно упакованные пачками кисти и несколько заполненных набросками альбомов. Еще я нашел коробку с карандашами специально для меня; отец разрешал мне их брать, только когда мы вместе садились рисовать.

В маленьких ящичках на самом верху мои родители хранили свою переписку того времени, когда моя мать еще не переехала сюда из Англии, несколько фотографий, нож для вскрытия писем и белый бумажный конверт с марками, которые давным-давно уже вышли из оборота. Почти все отправлялось на выброс, но вот, к моей вящей радости, в среднем ящике обнаружилась одна из моих старых черных книг для заметок. Годы назад я доставал их ближе к вечеру, когда закрывалась дверь за последним пациентом, и, не найдя лучшего собеседника, наедине с собой обдумывал истории болезней. Учиться слушать, было написано в одном месте, и я испытал тихую горечь при мысли о себе молодом, сидевшем тут и раздумывавшем о том, как стать лучше в своей профессии. Указательным пальцем я поводил по оставленным на бумаге следам своего энтузиазма. Почерк остался прежним; человек стал другим, а я и не заметил, как.

Я долго, не двигаясь с места, листал эти книги и то радовался удачному наблюдению, то вспоминал особенно несговорчивых или приятных пациентов; но в конце концов я не выдержал. Все причиняло боль.

В изнеможении я присел на край кровати, пытаясь понять, хватит ли у меня сил почистить зубы. Не хватит; я осторожно откинулся назад и лег на спину, свесив ноги на пол. В таком положении я и проснулся среди ночи совершенно разбитый, едва справился с тем, чтобы снять обувь и накрыться одеялом, и снова заснул.

На следующий день я очнулся к жизни в ноющем, но на удивление расслабленном теле. Позавтракал в гостиной, которая в отсутствие картин выглядела ново и пусто, совсем как холст, который просит, чтобы его заполнили. Уходя из дому, я тащил полный мешок хлама; я выкинул его на свалку в нескольких улицах от дома.

Дата: 12/5-1928. Книга для записей № 4

Основное

Сидеть позади пациентов во время работы помогает; они говорят более свободно + их ассоциации более глубоки. Почитать побольше о толковании снов; каким образом следует понимать повторяющийся сон мадам Трамблэ о том, что у нее выпадают зубы?

Мой метод

Стараться задавать меньше вопросов, пусть паузы заполняет пациент. Разница между открытыми и закрытыми вопросами; спрашивать, чтобы понять, а не чтобы манипулировать. Лион рассказал, что его сестра утонула у него на глазах. Что во время терапии делать с собственным горем? Не хочу, чтобы ему пришлось бороться с контрпереносом, поэтому ничего не сказал. Где проходит граница между холодностью и профессионализмом?

Алэн: реконструкция травмы; потеря сестры, чувство вины и утраченная любовь матери. Продолжать.

М-м Трамблэ: Возможно ли выпадение зубов понимать как импотенцию? Бессилие в ситуации неудавшегося брака?

М-ль Софи: Прогресс недостаточный; она скользит по поверхности. Надо направлять ее более решительно.

М. Лоран: Склонность к навязчивым состояниям. Приносит с собой покрывало для кушетки и каждый раз после сеанса стирает его. Анальная фиксация?

М-м Минёр: Очень мила. Возможно, слишком мила; никогда не настаивает на собственных желаниях, позволяет мне руководить всем – характер ее поведения в реальном мире?

М. Рикетёр: Депрессия. Почти ничего не говорит. Что произошло?? Агата XI

Мне пришлось вытерпеть шесть сеансов, пока, наконец, не настал ее черед. В уме я несколько раз проиграл нашу с ней последнюю беседу и, честно говоря, совсем не знал, чего ожидать. Сможем ли мы невозмутимо продолжать как прежде – или она потеряла уважение ко мне из-за того, что я продемонстрировал свою слабость?

Когда я открыл дверь, чтобы пригласить ее войти, она стояла, прислонившись к стене, и смотрела в окно.

– Кажется, наступило лето, а я и не заметила, доктор, – сказала она, повернувшись ко мне. – Всего несколько недель назад шел снег, а теперь вокруг так много красок.

Я выглянул на улицу. И верно: кусты ожили морем зелени, на газонах густо разрослась сочная трава. Когда я выскочу на пенсию, лето будет в самом разгаре.

Я в ожидании сидел позади Агаты, но несколько минут она лежала молча. Когда же наконец заговорила, ее слова прозвучали так, будто она сформулировала их раньше и дожидалась момента, когда можно будет мне их выдать: – Вы помните, доктор, вы меня как-то спросили, чего я боюсь?

– Да?

– Может быть, вы уже догадались, но мой отец нас лапал. Меня больше, ведь я появилась первой, но и Веронику тоже. Иногда он хватал меня рукой, когда я проходила мимо его стула, и я не могла высвободиться. Потом он принимался ощупывать мои ляжки, совал руку между ног, обхватывал пальцами бедра и попу, добирался до груди и шеи. А заканчивал лицом.