Йоханнес Зиммель - Мечтай о невозможном

— Какой бог? — спросил Сиодмэк.

— Shut up, — сказал Фабер.

— Но послушай, дружище, здесь молятся по крайней мере трем различным богам. Хорошо, забудем это. Бог да сохранит и защитит и Елену на всех ее путях. Скажите ей это, дорогая.

Мира перевела.

Старая женщина кивнула и улыбнулась своим беззубым ртом. После этого она долго говорила с Мирой, которая наконец перевела:

— Я сказала, что мы снимаем фильм об убийстве в Сараево с Принципом в главной роли и, естественно, с ней, его большой любовью. А она на это ответила: это не выйдет. «Почему не выйдет?» — спросила я ее. И она сказала: потому что между ней и Принципом никогда не было большой любви. Не было даже маленькой. Я ей сказала, что рассказал нам господин Конович, а она ответила, что не знает этого господина, но если он историк и работает в музее, то, конечно, он знает намного больше, чем она. Она просто глупая старая крестьянка, которая никогда не любила Принципа, и он ее тоже никогда не любил, иначе она бы это знала и помнила. Но она не помнит.

— Вообще ни о чем?

— Вообще ни о чем, говорит она.

— Гаврило Принцип, великий национальный герой, благородный борец за свободу и справедливость? — сказал Сиодмэк. — Необыкновенный человек, который убил наследника австро-венгерского престола и его почитаемую супругу — она не помнит о нем?

— Она говорит, разумеется, она помнит Гаврило Принципа, кто его не помнит. Но помнит, конечно, очень слабо, ведь прошло столько времени. Она знала его прежде, чем он стал героем. Они вместе совершали прогулки, было такое дело. Но она не может вспомнить даже его лицо. Все как будто скрыто пеленой дыма, — говорит она. Так много прошло лет. Она старая женщина. Так много всего произошло, чтобы что-то запомнить. «А большую любовь?» — спросила я ее.

— Ну, и?

— Она сказала: наверное, это правда, но она не помнит никакой большой любви. Она все время это повторяет. Никакой большой любви к Принципу. Ей просто не о чем вспомнить, и поэтому она убеждена, что такой любви никогда не было и господин Конович ошибается.

— For Christ’s sake, [17] Ради Христа (англ.) — сказал Сиодмэк. И жалобно добавил: — У меня нет больше нейлоновых чулок и губной помады!

— Они бы не помогли, — сказала Мира.

— Всегда помогают, — возразил Сиодмэк. — Вы же видели, как мы получили фото. Скажите ей, она должна постараться и тогда вспомнит. Мы вернемся и принесем подарки. А если она хочет денег…

— Это я не буду переводить, — сказала Мира. — Этим мы оскорбим ее.

— Тогда принесите фото, милая!

Мира побежала к машине, достала снимки и показала их старой женщине. Та долго почесывала икры ног, поила кур и только потом заговорила с Мирой.

— Она говорит: да, конечно, это — Принцип. Теперь, когда она видит фото, она вспоминает, как он выглядел. А девушка — это она сама, признает фрау Добрович. Она себя узнала по маленькому родимому пятну на плече. — Толстая женщина улыбалась с извиняющимся видом и показывала Сиодмэку свое левое плечо с морщинистой кожей.

— Она говорит: видите, вот это родимое пятно!

— Потрясающе! — сказал Сиодмэк. — Идем дальше.

— Дальше мы не идем, — сказала Мира.

Все это время Мира чувствовала себя стесненно, и ее подавленность была заметна.

— Фрау Добрович говорит, она с удовольствием оказала бы господам услугу, но ничего не выйдет. Она больше просто ничего не может вспомнить. Да, она знала Принципа. Может быть даже, что она подарила ему когда-нибудь поцелуй. Но какое это имеет значение? Как много мужчин получают поцелуи, не придавая этому никакого значения. Она действительно не может больше вспомнить ничего, связанного с Принципом. Она спрашивает, не зайдем ли мы в дом выпить холодного молока в такую жару. Мы оказали бы ей честь.

— Нет, никакого молока, в дом не пойдем, — сказал Сиодмэк. — Итак, забыто, все забыто. Правда, дарлинг?

— Все забыто, — сказала Мира. — Да, Роберт, совершенно забыто.

Совершенно забыто, подумал Фабер, и ему вдруг стало грустно. Мира, очевидно, думала о том же. Такая большая любовь, как утверждают в книгах, рассказывают в музее, а эта женщина ничего не может вспомнить, все забыла. Может, действительно, проходит время, и все забывается — боль и радость, ненависть и любовь?

Елена что-то сказала.

Мира перевела:

— У нее был мужчина, его звали Джорджо. Вот его она любила. Его она любит до сих пор. Он был в партизанах. Его убили немцы. Джорджо она помнит совершенно точно. Этот дом и хлев построил он с друзьями. Как она любила Джорджо! А Принципа? Нет. Ей жаль нас.

«Могла бы она вспомнить о Принципе, если бы она его ненавидела? — размышлял Фабер. — В наше время ненависть намного сильнее, чем любовь. Так и надо написать сценарий. Какой можно снять фильм, когда не только Елена, но и многие другие опрошенные свидетели покушения еще живы!»

— Теперь я понимаю, почему господин Конович так долго колебался, прежде чем назвать ее, — сказала очень серьезно Мира по-немецки. — Он сказал: она живет в полном уединении… Визит может быть ей неприятен. Видимо, господин Конович знал, что она не может уже помнить Принципа и эту большую любовь, даже чуть-чуть… — Мира смотрела в пол. — Она не хочет доставлять нам неприятности или устраивать театр. Она на самом деле не может нам помочь даже при самом большом желании.

— О’кей, — сказал Сиодмэк, как всегда торопясь. — О’кей. Then let’s get the hall away from here. It’s too goddamn’ hot to stand around and talk shit. [18] Тогда давайте убираться к черту отсюда. Чего тут стоять на такой проклятой жаре и болтать о всякой ерунде (англ.)

Мира снова заговорила с Еленой. Она, наверное, извинялась за причиненное беспокойство, а маленькая полная женщина с беззубым ртом, конечно же, уверяла ее, что это пустяки. Потом она побежала в дом.

— Что дальше? — спросил Фабер.

— Мы должны минутку подождать.

Елена вернулась. Она принесла большую корзину с блестящей красной вишней и подала ее Мире через забор.

— Она сказала, что это для меня. И пусть Бог будет с нами на всех наших путях.

— И на всех ваших путях тоже, — сказал Фабер. Мира перевела это Елене.

Они пожали ей руку, пес снова залаял, куры закудахтали. Когда они отъезжали, старая женщина долго махала им вслед, и они махали ей в ответ, пока Фабер не въехал на кучу песка на полевой дороге, после чего Елена со своими животными и ее дом исчезли в облаке пыли, словно сработала диафрагма при съемке.

Некоторое время они ехали молча. Ветер, продувающий машину, стал еще горячее.

— А теперь? — спросила Мира.

— Что — «а теперь», sweetheart? [19] Sweetheart — дорогая, любимая, возлюбленная (англ.) — спросил Сиодмэк.

— Что мы будем делать теперь?

— Ничего, справимся. Роберт напишет потрясающую любовную историю. Елена и Гаврило. Самая большая любовь на свете.