Александр Оберемок - Сухая ветка

Весь вечер Мохов решил посвятить уборке. Сначала вымыл полы в доме, затем навёл порядок в сарае. С удовольствием отметил, что все дедовские инструменты на месте. Нашёл старые спецовочные рукавицы и вырвал весь бурьян во дворе. Искупался в летнем душе, перекусил и лёг спать.

Спустя три года после смерти Виктора Лара пришла с очередного корпоратива… не такой. Она делала то же, что и всегда, мыла посуду, принимала душ, по-прежнему не замечая его в упор, но в её глазах, в её жестах Алексей чувствовал отчуждение, видел лёгкие признаки произошедшей перемены. Её поведение отдавало неприязнью, почти брезгливостью. И когда потом Лара, неожиданно сменив гнев на милость, страстно, как никогда до этого, отдавалась ему, он понимал, знал , ощущал кожей через касание тел, что в этот момент её нет с ним здесь, что она представляет другого рядом с собой. От этого понимания было гадко и муторно.

Через несколько дней жена сказала, что уходит к другому. Что Алексей хороший человек, но она впервые в жизни полюбила. Что у него всё будет ещё лучше, чем прежде. И чтобы Алексей отнёсся ко всему философски, сильно не расстраивался, мол, в жизни всякое случается.

Весь монолог произносился таким тоном, будто бы Лара перечисляла продукты, которые стоит купить в магазине.

Мохова сильно резануло это «впервые полюбила». И он купил две бутылки водки и уехал к деду. Близких друзей у Алексея не нашлось, поэтому ехать было больше некуда, а поговорить с кем-нибудь требовалось незамедлительно.

Дед сидел на кухне и в небольшой ступе толок самосад. Он производил табак двух видов: для себя использовал только листья, а для угощения знакомых — и листья, и ветки.

Пить пришлось одному, дед отказался. Мохов, пьяный, плакал на дедовой кухне и клял последними словами жену заодно со всеми остальными бабами. Тогда дед бережно отставил в сторонку ступу, схватил Мохова за шиворот, подтащил к двери, толкнул с крыльца и сурово сказал:

— Иди, умойся. И никогда, запомни, Алексей, никогда Моховы не ныли. Тем более из-за баб, будь они неладны. У тебя их ещё тыща будет.

С тех пор как Лара ушла от него, прошло почти два года. Первое время он пытался наладить отношения, звонил ей, дожидался после работы, неуклюже перетаптываясь на месте, но всё без толку.

— Ты, Мохов, какой-то мягкий, — как-то раз сказала она, взлохмачивая его волосы. — Вроде как мишка плюшевый, тебя всегда прижимать и гладить хочется.

— Ты хочешь сказать, что я тряпка? — завёлся Алексей.

— Да нет… Просто тебе, Мохов, не стерва нужна, а домохозяйка.

— А тебе? Тебе кто нужен? — почти крикнул он.

— Мне? — переспросила она.

И после паузы добавила:

— Мужик…

Постепенно Алексей привык к холостяцкой жизни, всё нормализовалось, утряслось, и только иногда накатывала обида…

…И если сдохнешь в этой полузабытой деревне, то не останется никаких доказательств того, что ты на этом свете когда-то существовал. Если об отце с дедом в деревне сохранилась добрая память, то моё существование не засвидетельствует никто, если не считать местного участкового и какого-нибудь районного патологоанатома. Разве для этого я рос, жил, иногда радовался, иногда страдал. Учился, работал, даже голодал, бывало. Влюблялся, наконец. Разочаровывался. До умопомрачения, до полного опустошения души. Ничего из этого не останется. Ровным счётом ни-че-го. Тогда зачем это всё? В чём смысл? Если даже никаких доказательств нет.

Ну ладно, хрен с ними, с доказательствами. А вот как насчёт оправданий? С этими совсем туго. Какую ерунду я могу предоставить, чтобы оправдать своё нахождение на земле? Ни одной зацепки, ни одного факта в защиту. Ничего, что можно было бы предъявить.

Ну вот, допустим, скажут мне потом: зачем ты, такой хороший, ходил тут, водку жрал и огурцами закусывал? По какой такой милости тебе прощение положено? Нет, родимый, скажут мне, а принимай-ка по полной, на всю нашу небесную катушку, вот тогда и посмотрим, чего ты стоил.

А я им в ответ: так вот же и доказательства, и оправдания. Вот он я маленький, не грешил, книжки читал, да и вообще, мальчик-паинька. А вот он я постарше — ну, за девками, правда, ухлёстывал, ну так дело молодое, понять-то можно. Ну а что водку пил, так это ведь русскому человеку завсегда полагалось.

Э-э-э, нет, ответят мне. Ты нам тут зубы не заговаривай. Знаем мы о тебе, голубчик, всё. Что ты делал, что кому говорил, что думал. Знаем даже такое, чего ты сам о себе не знаешь. И чтобы пыл твой поубавить малость, сейчас мы тебе кое-что на ушко прошепчем.

И поднесут свои ангельские губы к уху моему, и прошепчут мне всего одно-два слова, да таких, в которых вся многовековая мудрость человеческая, да сила неимоверная, такая, которой, как Гумилёв писал, когда-то города разрушали и горы двигали. И станет мне от этих слов так нехорошо, так муторно и паскудно, что упаду я тогда на колени, всю свою раздолбайскую жизнь припомню и заголошу, завою по-волчьи, да так, что сам себе волком покажусь. И не от страха, заметьте, а от мук и терзаний совести. Ну и от стыда конечно. Вот такие вам доказательства и оправдания. А вы говорите.

Нет уж, тут не оправдания с доказательствами нужны, нет, это делу не поможет. Тут по-другому действовать надо, так, чтобы сразу, в один момент всё определилось и решилось. Тут другая философия нужна, не наша, может быть, не человеческая, а какая-то другая, более совершенная. Чтобы там, в высях горних, сразу всё поняли. И простили. Или не простили, но не так строго судили и наказывали.

А, брат, боишься ты, значит… Нет чтобы встать перед ними гордо, в полный свой рост, и сказать: режьте, давите, вот он я, весь перед вами стою, со всеми своими делами грешными, с душой нараспашку. Стою, значит, и никакой милости мне от вас не требуется. Ничего не боюсь, что заслужил, то и приму смиренно. Чтоб всё по делу было. Заслужил — получи, виноват — вот тебе наказание по всей строгости небесных законов. И никаких оправданий с доказательствами не нужно. И вообще ничего не нужно, лишь бы то, что должно случиться, произошло бы по справедливости. Чтоб без обид и по-честному.

Боишься, Алексей, боишься… Нутро своё гнилое показывать не хочешь. Можно понять, что же… Эх, Алексей, Алексей…

А что ты хотел? Ты думал, тебя кто-нибудь оплакивать будет? Да кому ты нужен! Друзей не нажил, всех родственников потерял. Отца убил, за мать не отомстил… С бабушкой не простился… С дедом перед смертью не поговорил… С женой развёлся. Да тебя и не вспомнит никто.

Прожил тридцать лет, а дурак дураком. Карьеры не сделал, денег не заработал. Сына не родил, дом не построил. Деревья, правда, сажал, и не одно, но кому они сейчас нужны, деревья эти.