Александр Оберемок - Сухая ветка

И в этом котле приходилось вариться…

Алексей проснулся рано, погонял по пустой с похмелья голове всякие мысли, потом вспомнил о том, что накануне во сне видел деда. «Пойду на кладбище», — подумал он и побрёл умываться.

Звякнула щеколда, зашёл Гришка. Поздоровался.

— А где… это самое…

— Вон стоит.

— Так под уху надоть… Сам бог велел…

— Нет, дядь Гриш, я не буду. Хватит уже.

— Не ссы в компот, там повар ноги моет!

— Да я на кладбище собрался…

— Правильно, молодец! Так ить и помянем же, ага…

Мохов сделал неопределённый жест. Гришка кивнул, налил две рюмки.

— Надо же закусить хотя бы…

Разогрели уху, выпили.

— С собой возьмём чекушечку, — сказал Гришка, нашёл под столом пустую бутылку, быстренько налил до горлышка.

— Закусить надо взять, — пробормотал Алексей, поставил в пакет бутылку и пару рюмок.

— Я щас, — сказал Гришка и побежал домой.

Через пару минут появился со свёртком, довольный.

— Моя как узнала, что мы к Павлý, завернула тут. Посидим у могилки, чего ж…

Деревенское кладбище, ограждённое ветхим штакетником, было старым, но небольшим — жителей в Мохове было мало, люди умирали редко. Оно заросло травой, кустами и небольшими деревцами, причём кусты и деревья кое-где росли прямо в оградках. Среди деревянных крестов и оградок лишь кое-где виднелись железные, да и на них сквозь облупившуюся краску вылезла ржавчина. Со стороны казалось, что в расположении могил нет никакого порядка. Облезшие кресты, крашенные в основном голубым и чёрным, будто бы хаотично росли, как кактусы в мексиканских прериях. Покосившаяся калитка, висящая на одном навесе, располагалась между двумя кривыми ясенями, исполнявшими роль кладбищенских ворот. «Оставь надежду», — подумал Алексей.

Гришка ловко отодвинул калитку, свернул направо и пошёл к крайним могилам. Теперь в оградке их было две — дед оставил место для себя рядом с супругой. Над могилами стояли одинаковые деревянные кресты с табличками, на которых краской были выведены аккуратные прописные буквы: «Мохова Евдокия Архиповна 12.07.1923–20.12.1992» и «Мохов Павел Фёдорович 1923–17.07.2005» . Дату рождения деда, видимо, никто не знал. Овальная фотография на бабушкином кресте, на ней — красивая женщина лет тридцати.

— Вот, Алёша. Тут твой дед лежит, ага.

— И фотографии нет, — заметил Алексей.

— Дак ить не было ж… — Гришка развёл руки в стороны.

Алексей подошёл ближе, присел на корточки.

— Ну здравствуй, дед.

И тут же ветерок пробежался по деревьям. И Гришка, и Алексей заметили это.

— Встречай внука, Павлó, — сказал Гришка, обращаясь к верхушкам деревьев.

— Помянем, — утвердительно сказал Алексей.

Присели на траву, Алексей не спеша развернул свёрток. Там лежали варёные яйца, огурцы с огорода, нарезанный хлеб, головка лука. Молча выпили не чокаясь.

— Тихо-то как здесь, ага, — сказал Гришка и хрустнул огурцом.

Потом тяжело вздохнул, снял картуз, пригладил редкие седые волосы и добавил:

— Скоро и мне сюда…

— Да ладно, дядь Гриш, поживём ещё, — сказал Алексей.

Выпили ещё. Гришка прислонился к ближайшему дереву и, казалось, задремал. Алексей опёрся на локоть и прилёг.

«Эх, дед, всё же неправ ты был насчёт пустоты, — подумал он. — А тоска как же? В твою систему координат она никаким боком не вписывается… Даже если смыслов в жизни полно, куда тоску-то девать? Э-э-эх…»

Ему хотелось поговорить с кем-нибудь, рассказать то, что он ещё никому не рассказывал. Вот если б сосед был его ровесником, то вполне возможно, что они нашли бы общий язык и не было бы так мучительно больно… А так…

Когда Алексей Мохов стал студентом педагогического, он заявил родителям, что уходит жить в общежитие, мотивируя своё решение тем, что гранит науки легче поддаётся, если грызть его не дома в одиночку, а с такими же грызунами, причём в местах их обитания. Ещё год-два назад, при Советском Союзе, Алексей вряд ли получил бы место в общежитии, так как не был иногородним. Но шёл девяносто второй, бардак в стране нарастал, поэтому на заселение Мохова в общагу родная альма матер посмотрела сквозь пальцы. Скорее всего поначалу она и не знала об этом.

Алексей навещал родителей два-три раза в неделю, но затем свободная студенческая жизнь затянула его. Выпивал он наравне со всеми, особо алкоголем не увлекался, но, вот, у родителей стал появляться реже.

В то время он встречался со студенткой из «кулька» — института культуры. Рыжая, почти огненная Анжела была девушкой довольно ветреной, претендентов на её прелести хватало с избытком, поэтому то, что Мохова она в конце концов бросила, было вполне естественным. На её предложение «остаться друзьями» Алексей отреагировал адекватно — повернулся и ушёл.

По опыту своих друзей, уже попадавших в подобные ситуации, Алексей знал, что лучше всего сейчас напиться. Этот пожар в сердце можно было залить только водкой. И случай, бог-изобретатель, не замедлил явиться. Эдик, сосед по комнате, волосатый дагестанец со сломанным носом, позвал его с собой на день рождения «красывий маладой дэвущка», так как его просили прийти с другом.

День рождения отмечали в общежитии швейной фабрики. Общежитие было семейным, поэтому документы на входе никто не спрашивал, да там и вахтёрши не было. Именинница Алёна, девушка Эдика, была крупной женщиной лет тридцати пяти, полноватой, с выдающейся грудью. Алексею предназначалась её подруга Света, девушка не совсем «красывий», но действительно «маладой» — лет на десять моложе хозяйки. Поначалу всё складывалось хорошо — выпивали, веселились, пытались танцевать в маленькой комнатке, половину которой занимал стол. Алексей хотел поделиться своей бедой, хотя бы с тем же Эдиком, но жаловаться, что тебя бросила девушка, и при этом сидеть за столом с другой было как-то не по-мужски.

А потом Эдик напился и стал ревновать Алёну ко всему, что движется. Алёна тоже за словом в карман не лезла. Разгорелся скандал, и Света увела Алексея в свою комнату. Там они ещё выпили и легли в постель.

Разгорячённый Эдик разбил Алёне нос и ретировался после того, как хозяйка, вся в крови и слезах, пригрозила вызвать милицию. Несостоявшийся жених так испугался, что не вернулся в свою общагу, а поехал на другой конец города к товарищам по диаспоре в надежде пожить там некоторое время — мало ли что.

Света, далеко не красавица, решила не выпускать из рук привалившее счастье. Она взяла в поликлинике больничный и занималась только Алексеем: кувыркалась с ним в кровати, готовила ему разнообразные блюда, бегала за водкой и сигаретами.

А Алексей не мог забыть Анжелу. Во время секса со Светланой он закрывал глаза и представлял тело своей рыжей бывшей. Но открывать глаза всё же приходилось, и поэтому он пил, причём много и методично. Свету же это устраивало — лишь бы не уходил.