Александр Оберемок - Сухая ветка

Внутри пивнушки, даже в самую сильную жару, было прохладно. После хорошо прогретых камней, которые устилали мостовую, после совсем уж горячей мягкой придорожной пыли, по которой Алёша любил бегать босиком, холодный кафельный пол закусочной казался чудом.

Если у Алёши имелись пять копеек, он покупал стакан томатного сока. За двумя высокими столиками всегда кто-нибудь из местных стоял с пивом. Мужики отдували пену от края, щепотью густо сыпали соль из тарелки на стенку бокала, не спеша отхлёбывали. Алёша становился рядом и после каждого глотка делал всё так же, как взрослые: брал тремя пальцами соль, сыпал на край стакана. Сок он пил медленно, стараясь не опережать мужиков.

За одиннадцать копеек можно было выпить на месте бутылку лимонада, так как переплачивать двадцать копеек за пустую бутылку не имело смысла. Бабушка и дед иногда давали Алёше какую-нибудь мелочь, которую он складывал в майонезную баночку. Когда у внука собиралась внушительная сумма в шестьдесят шесть копеек, Алёша просил у бабушки трёхлитровую банку и шёл в пивнушку. Там он просил открыть шесть бутылок лимонада, аккуратно переливал их в банку и бережно нёс скользкую посудину домой, стараясь не споткнуться. Три литра лимонада можно было пить самому, угощать бабушку и деда, и даже в самое пекло, всё равно, часть оставалась не выпитой. Наутро остатки лимонада были тёплыми, выдыхавшимися и невкусными.

А вот мороженое в закусочной летом не продавалось — говорили, что его негде хранить в такую жару. Мороженое из «чебурешни» Алёше удалось отведать всего лишь пару раз, когда мальчика привезли в деревню на зимние каникулы. Но зимой лакомство было таким же, как и в городе, поэтому особого восторга не вызывало.

— Ты, Алексей, пил бы поменьше, — нравоучительно произнесла соседка. — Моему-то что сделается? У него глотка лужёная, он сызмальства самогонку глушит. А тебе в город вертаться, на работу.

— Ничего, тёть Зин. Сегодня у нас какой день недели? Да там и осталось немного…

— Знаю я вас. Потом всё равно на бутылку клянчить будете.

— Почему будем? Есть у меня деньги, — ответил Мохов и понял, что сказал что-то не то.

— То-то же! Нажрётесь, как всегда! Ладно мой-то сдохнет, а ты ж молодой ещё, Алёша!

— Не бойся, Маша, я Дубровский! — воскликнул Гришка.

— Сиди уж, Дубровский…

…Уха получилась знатная. Ни пить, ни петь никому не хотелось. Объевшийся ухи Гришка гладил живот и бормотал: «Жизнь моя, держись меня…», что вызывало задорный смех у его супруги.

«Да, жизнь, — подумал Алексей. — А ведь она могла сложиться и по-другому…»

Другая жизнь… Попробуй-ка, заживи другой жизнью. Это ж сколько всего поменять надо… Нереально… Настолько устоявшийся монолит, целый пласт породы просто так с места не сдвинуть. Да и стоит ли? Все эти разговоры о перемене жизни, всё это — мечты, мечты для подростков.

Вот скажем как я воспринимал свою будущую жизнь лет в пятнадцать? Какими были тогда представления о себе тридцатилетнем? Я видел какого-то чужого дядечку, но точно не себя. Он не так выглядел, был успешным и респектабельным, словом, ничего общего не имел с тем типом, который получился в итоге. Я не понимал тогда, что почти ничего не изменится, что пройдут годы, но ничего после себя не оставят, что я по-прежнему буду тем же пацаном, разве что более опытным и циничным.

И если я сам за прошедшие после пятнадцатилетнего возраста ещё пятнадцать лет практически не изменился, как я смогу что-либо поменять в своей жизни?

Я читал, что мы, потеряв близких, оплакиваем в них себя. Когда умирает кто-нибудь из знакомых, мы переживаем не столько оттого, что этого человека больше нет, а оттого, что его нет с нами. Мы говорим: «На кого ты нас оставил! Как же мы без тебя?» То есть живых волнует не то, что человек умер, а то, как они будут обходиться без него теперь. Все мы — законченные эгоисты.

Родственники или просто близкие люди — это зеркала, в которых отражаются наши дела и поступки. Мы не можем объективно себя оценивать, нам проще увидеть себя со стороны разве что только с чужих слов. Поэтому сами себя мы воспринимаем именно как это отражение. Человек может отразить собой только то в нас, что есть в нём самом. Поэтому мы и способны общаться с этим человеком. И наоборот, если человек нас не отражает, то мы с ним и общаться-то, по сути, не можем. Мы просто не найдём общий язык.

А когда исчезают зеркала, мы плачем, ведь нам больше негде отражаться.

Никто не способен отражать меня в себе. И во всём мире не осталось ни одного зеркала, в котором я смог бы отражаться.

И поэтому теперь ничего существенного не происходит. Моя работа… впрочем, это никому не интересно, даже мне. Иногда кажется, что мир застыл, как сломанная заводная игрушка. Время остановилось или течёт очень медленно. Оно взяло паузу, ему, видимо, тоже необходим отдых. Как и мне. Как и всем нам.

Соседи засобирались домой. Алексей проводил их, присел в тень и задремал.

— Что же ты, Алёша… — послышался такой знакомый голос.

— Дед? — спросил во сне Алексей и тут же увидел родное лицо.

— Пятый день самогонку глушишь, а ко мне так и не сподобился… Нехорошо, Алёша, нехорошо, — сказал дед и покачал головой.

Мохову стало так стыдно, что от этого чувства он даже проснулся. На импровизированном столике из перевёрнутого корыта среди немытой посуды лежала Гришкина «Прима». Алексей закурил и произнёс вслух:

— Завтра же, дедушка, завтра приду, обязательно… На трезвую голову…

Оглянувшись, он увидел, что посреди двора с хозяйским видом стоит бравый петух.

— Привет, — сказал Алексей.

Петух посмотрел на Мохова, захлопал крыльями и закричал.

Тут же сквозь приоткрытую дверь одна за другой зашли во двор три курицы.

— Это ещё что за новости?

Не замедлил явиться и Гришка.

— А я гляжу, Алёша, убежали-то твои.

— Мои?

— Да как Павлó помер, моя-то забрала курей и энтого, горластого. А я щас дверку не закрыл, а они сюда. Домой, значит. Всякой твари домой хочется. Ну так я загоню обратно, ага?

— Загоняй, дядь Гриш…

Примерно через полгода после росписи отношения с Ларой стали портиться. Нет, молодые не скандалили, просто области их жизненных интересов, практически, нигде не пересекались. Возможно им стало скучно друг с другом. И если Алексей относился к жене с должным уважением, то она даже перестала делать вид, что муж ей хотя бы немного интересен. Его злило то, что она его игнорирует. Она же всегда была спокойна и никогда не стремилась выяснять отношения — это было ниже её достоинства.

Если же он пытался поговорить, обсудить создавшуюся ситуацию, она просто смотрела на него с непонимающим видом — проблемы? Какие проблемы? Всё в порядке, Алексей, ты загоняешься… Получался замкнутый круг, Мохову казалось, что он находится в осаде, в каком-то котле.