Марион Пошманн - Сосновые острова

Гильберт отошел и в растерянности сел под корявыми деревьями, что сплелись ветвями. На утесе свистел ветер, трепал шнурки на кроссовках Йосы, спортивная сумка топорщилась и пузырилась, а потом сложилась внутрь, как будто сдулась.

Дорогая Матильда!

Сосновые острова Мацусимы — один из трех красивейших ландшафтов Японии. Их вид считается классическим, вдохновляющим и поэтическим. Это место предназначено для стихотворчества, ута-макура, так называемое «изголовье стихотворения», «душа поэзии». Веками японские поэты совершали паломничества в места наибольшего поэтического вдохновения, в избранные, заповедные, изысканные и удивительные места, такие манящие, такие прекрасные, что стихи с радостью выбирают их своим домом. Вот и я хотел найти место, которое посещали многие странствующие поэты. Мацусима, говорят, особенно вдохновляет к стихотворчеству.

Это бесчисленные, зачастую крошечные острова, поросшие узловатыми корявыми черными соснами. Царственные сосны в императорских садах подстригают на манер этих островных, как будто они гнутся под ветром, они должны иметь вид дикий, как если бы их сформировала не рука человека, а погода, древние сосны, символ постоянства, верности, устойчивости и силы, а к концу своего века — еще и мудрости.

Японские черные сосны произрастают исключительно в пределах японской островной империи и немного в Корее. Их пробовали сажать на восточном побережье Северной Америки, но ничего не вышло, деревья тут же гибли от болезней и вредителей. А между тем эти сосны — растения приморские, они без проблем переносят соленую воду и сопротивляются морским ветрам. Из их древесины строят сцены в театре но, потому что доски из этих сосен не скрипят, вообще, театр но любит украшать и расписывать свою сцену соснами. Потому что сосны считаются обиталищем божества. Сосновый лес — это то место на земле, куда спускаются боги, и лестницей им служит молния, что пронзает воздух.

Европейская сосна во многом схожа с японской черной. Они обе являются основополагающим условием существования бабочки совки сосновой, шелкопряда-монаха, соснового шелкопряда, одухотворенных мотыльков, а еще сосны — обитель того первозданного покоя, который связывает все сосны на Земле.

Национальный парк Мацусима. Пасмурное небо, шелковистый серый фон, по которому проплывают облака, элегантные и утонченные, как рисуют на японских ширмах, облака округлой формы и мерцающие квадраты с позолотой, очерченные одним намеком, сильно стилизованные, функция которых заключается в том, чтобы части ландшафта исчезали. Давно прошедшее небо с почтовой открытки, пожелтевшей, выцветшей, с запахом нафталина и строками, выведенными старомодным почерком.

Нечто пожелтевшее висело теперь над Мацусимой, нечто неправдоподобное, как будто вселенская тяга к дальним странствиям собралась здесь, не найдя себе иного направления. Вот он и добрался. Неужели правда? Но облака, на одно мгновение как будто застывшие, устремились дальше, ветер дул холодный и соленый, с вокзала видно море.

Другие пассажиры вышли из поезда с деловитостью местных жителей, им не было дела до вида на море. Гильберт один приехал ради Сосновых островов.

Прошлой ночью он долго не мог уснуть, все смотрел в беспокойное небо. Он чувствовал, как набухают облака, они множились, разрастались, гонимые властным ветром. Они меняли форму, рвались в клочья, слипались в новые фигуры, из триумфально-черного стали бледно-серыми и потом слились в одну бесконечную слоистую серую поверхность, которая давила на него, и он пытался убежать от этой давящей массы туда, где облака формируются, — на море.

Он прошел через турникеты и предъявил служащему свой билет. Потом ссутулился и прошмыгнул через привокзальную площадь. Он здесь. Его путешествие к Мацусиме окончено, теперь он скользил, он крался, он двигался как улитка, тянулся вместе с облаками, теперь он сам себе напоминал только что испеченный сверкающий пудинг, который медленно остывает, мелко трясется, не может удержаться на косой поверхности и с каждым амебоподобным движением теряет форму.

Он стоял на продуваемой ветрами привокзальной площади Мацусимы и чувствовал себя измотанным. Серые кучевые облака тянулись над бухтой, пыльными кустами и мрачным переходом под железнодорожными путями, срастались в комья над крышами магазинчиков, как гигантский мозг. Он не хотел подчиняться гонящей его силе, и все-таки поддался, и она гнала его вперед, как ветер гонит облака. Он казался со стороны целеустремленным и честолюбивым, трудолюбивым, даже прилежным; облака, как кажется, тоже усердно стремятся в определенном направлении, как будто у них есть цель, и они движутся к ней сами. С некоторых пор он перестал доверять этой силе, которая подобна скрытому мотору или импульсу, но его она все больше стала тяготить. И он иногда себя спрашивал: не будь этой силы, не стали бы мы подобны луне, недвижной, статичной, непоколебимой в своем покое, когда на ней сосредотачиваются все явления ночи?

Сайгё следовал за лунным светом. Луна вела его через волшебный ландшафт в отдаленные места, он следовал за прекрасным, зачарованный, и все дальше уходил на север.

Гильберт точно знал, куда ему надо. Он развернул план города с отмеченной на нем гостиницей, где был забронирован номер, и зашагал от железнодорожных путей через подземный переход, потом свернул на улицу, и она, поднимаясь все круче вверх, привела его к гостинице.

За бетонным ограждением простиралась парковка, несоразмерно огромная для такого крошечного городка. Парковка была пуста. На въезде стоял щит с надписью: «Пункт сбора в чрезвычайных ситуациях». Когда надвигается цунами, следует, как теперь сделал Гильберт, подняться в гору, на машине уехать в высокогорную часть селения и там на парковке искать убежище от гигантской волны. По всем человеческим понятиям, сюда она не дойдет. Его отель находится выше парковки. Можно спать спокойно.

Он увидел себя поднимающимся по склону, подобно тому как крошечные фигурки на старинных свитках взбираются по горным тропам. Их едва видно среди камней, каменных масс, которые занимают все пространство; тоненький силуэт между двумя мощными мазками кистью, одного такого мазка хватило бы, чтобы полностью накрыть эту хрупкую линию, представляющую человека.

Портье раскланялся, протянул на подпись стопку бумаг, одновременно разговаривая по телефону на разных языках. Нет, сегодня новых гостей не было. Никакого молодого японца, никого по имени Йоса Тамагочи, ни под другими именами, ни женщин, ни детей. Вообще никого.

Портье покрутил стойку с открытками, Гильберт выбрал одну. Это выглядело как снисходительная покровительственная игра, но от открытки Гильберт отказываться не стал. Разные виды различных островов. Он выбрал ту, где из воды торчала голая скала в форме паруса. Этого острова больше нет, объявил портье, его разрушило цунами. Гильберт почтительно, обеими руками, взял изображение погибшего острова.