Олег Хлебников - Заметки на биополях [Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве] [сборник litres]

Вот на этот-то стишок Шкуро и обрушился. Причем на итоговом заседании. Он обвинил меня в упаднических настроениях. И сказал буквально следующее (на всю жизнь запомнил): «Советской поэзии свойственно писать о собаках – вот, например, Есенин, а не о каких-то там сомнительных кошках! И неизвестно еще, куда эта кошка заведет начинающего автора…»

С этим высказыванием по поводу меня сравнима, по-моему, только более поздняя резолюция цензора на моем снятом из Литературного приложения к молодежной газете «Кубике Рубика»: «Аллегория какая-то, пародия на советский образ жизни». Кстати, приложение из-за моей крамолы закрыли навсегда, а десяток отпечатанных экземпляров «Кубика…» разошелся по городу. И это безобразие разбиралось на бюро обкома партии с последующим увольнением признанного виновным в распространении самиздата (!) ответсека молодежки…

Да, в первый раз именно из-за кошки меня, как это называлось тогда, разгромили. Даже указали местным идеологам и надзирающим органам, на кого надо обратить особо пристальное внимание. Какое уж тут зональное совещание молодых!

Но республиканским отделением Союза писателей тогда руководил удмуртский поэт Флор Васильев, птица куда более высокого полета, чем остальные местные труженики пера и идеологи, настоящий интеллигент (между прочим, хорошо играл на скрипке). Вот он-то исключительно своей волей и направил меня в Пермь.

Но сначала – сейчас это звучит дико – надо было получить напутствие в идеологическом отделе обкома комсомола. Напутствие оказалось странным. Светловолосая девушка, комсомольская начальница (вот неблагодарный – не помню ее имени) велела мне обязательно захватить свою рукопись. «Зачем? – удивился я. – Ведь Союз писателей отправил в Пермь два экземпляра, которые я им принес…»

«Обязательно возьми», – настойчиво повторила благосклонная ко мне комсомольская богиня.

Если б я ее не послушался, никакого обсуждения моих стихов на семинаре просто бы не состоялось. Потому что посланные Союзом писателей экземпляры были потеряны. Или вообще секретарь, которому это было поручено, никуда ничего не отсылал? И значит, не было бы ни рекомендации зонального совещания уже на всесоюзный фестиваль молодых, ни первой книжки.

Откуда про возможность такого варианта знала комсомольская богиня? Ну, на то она и богиня… Кстати, именно она потом (о чем я уже писал) буквально заставила меня вести ижевский Клуб творческой молодежи.

В Перми я попал в семинар к Марку Соболю и Алексею Смольникову. Про Соболя я знал, что он бывший политзэк, фронтовик, автор текста песни из «Последнего дюйма» со строчками «Какое мне дело до вас до всех?/ А вам – до меня?», некогда популярной пьесы «Товарищи романтики», близкий друг Михаила Светлова и сын своего отца, выдающегося писателя с трагической судьбой Андрея Соболя. Про Смольникова не знал ничего, как, впрочем, и до сих пор не знаю.

Первые два дня семинара Соболь не появлялся – приходил в себя после бурной встречи с пермскими друзьями. Но когда на третий день все же пришел (и да – Светлов совершенно точен: сначала вошли его зубы – ну разумеется, вместе с улыбкой!), выяснилось, что зря времени в гостиничном номере Марк Андреич не терял.

Он сразу же предложил начать с обсуждения моей рукописи (той самой, которую я все же захватил с собой). Выяснилось, что он ее уже прочитал и назвал открытием семинара. (Вообще же за Соболем числится немало открытий – в том числе, на сибирских совещаниях молодых писателей – драматургии Александра Вампилова, прозы Валентина Распутина и поэзии Толи Кобенкова.)

В общем, по итогам Перми мою рукопись рекомендовали издать отдельной книжкой, а меня послали еще дальше – в Душанбе на Всесоюзный фестиваль молодой поэзии.

А с Марком Андреичем мы стали с тех пор дружить, и после рождения сына я даже жил года два в его квартире на Арбате – напротив Спасо-Хауса. (Сам Соболь обитал в квартире своей третьей жены, в Кунцево, и не хотел переезжать в центр.)

Но – пора лететь в Душанбе…

Только я сошел с трапа, в нос ударили пряные среднеазиатские запахи: плова, лепешек, дынь, арыков и урюков… А к самолету ринулась толпа в халатах, тюбетейках и чалмах с громкими криками на чужом и даже в крике красивом языке. Впору было испугаться, если бы не завораживающая яркость первого впечатления. И пугаться не стоило – это таджики встречали своих дембелей.

Нас поселили в гостинице в центре Душанбе. Я тут же позвонил домой сказать, что долетел благополучно, все замечательно и экзотично, только почему-то гор поблизости нет. Это я снежные горные вершины из-за дымки, закрывшей подножия, принял за облака.

А на следующий день начались занятия в семинарах. Я попал в тот, который вел молодогвардейский редактор и стихотворец с тяжелым взглядом и русопятскими взглядами. Я понял, что делать мне на этом семинаре нечего, и стал проводить дни в туристической праздности.

Стояла мягкая осень, и было чудесно бродить по душанбинским улочкам или сидеть в чайхане с пиалой чая, слушая посвистывание перепелок в клетках и разглядывая красивых стариков в чалмах. «Все – Омары Хайямы», – заключил я тогда.

А базар… О базар! Если вы не были на восточном базаре, вы упустили возможность побывать на другой планете без всякой изнурительной подготовки и технических сложностей. Устав есть глазами эту пестроту, яркость и изобилие, я садился у фонтанчика, мыл в нем крупный розовый виноград, покрытый патиной, и уплетал его вместе с горячей пряной лепешкой только что из тандыра. Может ли быть что-то вкуснее!

Так я проводил поэтические семинары в Душанбе. А потом было итоговое пленарное заседание, на которое я все же пришел.

Главный доклад делал руководивший всем фестивалем секретарь СП СССР по работе с молодыми, бывший блокадник Олег Николаевич Шестинский. Я слушал рассеянно, пока вдруг не услышал свою фамилию. И что же? Оказывается, я, злостный прогульщик, стал чуть ли не главным открытием фестиваля и мою рукопись высокое собрание рекомендует для скорейшего издания в серии «Молодые голоса» издательства «Молодая гвардия». Я, конечно, ошалел. А по окончании заседания ко мне подбежал фотокор «Литературки» и куда-то меня повлек за собой. Оказалось – к Шестинскому, которого поймал на какой-то лестнице. Фотокор велел нам пожать друг другу руки, и так под его вспышку мы и познакомились.

Тут надо сделать небольшое отступление. За несколько месяцев до этого события у себя дома в Ижевске и как раз после отповеди, полученной от Шкуро, я открыл «Литературку» и прочитал новый список секретарей СП СССР. Почему-то задержался на фамилии Шестинского, которого как поэта совсем не знал, а в голове мелькнуло: «Хорошо бы он прочитал мои стихи» и даже корыстное – «Вот он мне поможет». Откуда приходят такие прозрения? Все-таки время действительно не линейно и иногда (сейчас представил петлю Мёбиуса) можно заглянуть в будущее?