Олег Хлебников - Заметки на биополях [Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве] [сборник litres]

Я не знаю, какую роль в становлении Максима как актера сыграл Александр Аронов. Но убежден: что-то он ему про жизнь объяснил. Иначе откуда такая зрелость, сразу проявившаяся в молодом артисте, такое знание того, что он вроде бы не может знать? Талант? Ну конечно, но талантам, как известно, надо помогать…

Саша помогал многим. Не имея ни одной своей собственной книги почти до пятидесяти лет, он любил чужие удачи и щедро напутствовал и печатал в «Московском комсомольце», где проработал полжизни, тогда еще молодых поэтов: Александра Еременко, Ивана Жданова, Андрея Чернова, Евгения Бунимовича, меня…

Мы не успели его отблагодарить. Хотя любили и любим Сашу, Александра Аронова, и его стихи.

…И да, он был первым настоящим, «взрослым» поэтом, которого я увидел в свои семнадцать лет.

Тогда «Московский комсомолец» располагался на Чистых прудах. Про Аронова – я уже знал несколько его стихотворений и песен на его стихи, самозабвенно перевираемых исполнителями-журналистами на московских кухнях. Причем если Окуджаву, Галича, Высоцкого и Кима пели практически на всех этих населенных тараканами островках свободомыслия, то Аронов был только нашим, паролем и гордостью нашего островка (впрочем, разраставшегося в пространстве, благодаря в том числе и многочисленным журналистским командировкам).

Это потом уже, позже, его «собаку», которую «не отравит сосед», принялась каждый Новый год петь в дуэте с Мягковым вся страна.

В общем, шел я в ароновский кабинет с благоговением. А увидев Александра Яковлевича (который очень вскоре стал и для меня просто Сашей), был потрясен.

Передо мной сидел белый негр. Кучерявый, широконосый, губастый. И тогда – между прочим – даже грациозный, как-то опять же по-эфиопски.

Сидел он в комнате со своим другом, интеллигентным и суховатым Вадимом Черняком, похожим на актера Тихонова в фильме «Доживем до понедельника». «Они сошлись – волна и камень…» Волной, конечно, был Аронов.

Вот вдвоем они и стали разбирать мои полудетские стихи. Черняк говорил преимущественно о неточностях, а Аронов… В общем, он объяснил мне меня – к тому же в какой-то потрясающей и до сих пор, конечно, не достигнутой перспективе.

Уходил я только из их кабинета, а дальше – летел. И мокрый снег на Чистых прудах казался сказочно-новогодним, как – ну та же «Ирония судьбы…», еще не снятая тогда. И в голове крутился волшебный ароновский «Чистопрудный вальс»:

И тут же, буквально за пятнадцать минут «в голове» написались собственные, но в каком-то смысле «ароновские» стихи:

А Черняк с Ароновым остались в кабинете и, очень возможно, продолжили пополнять собрание сочинений своего Козьмы Пруткова – Ивана Макаровича Гныпы, бывшего гэбиста, начавшего писать стихи (дабы скрасить их редакционные будни) только после выхода на пенсию и устройства на работу швейцаром в ЦДЛ. Что они тогда сочинили? Может быть, это:

Или другое, «Наблюдение»:

…Саша Аронов сошел на предыдущей остановке, а мы продолжаем куда-то ехать. Нам без него хуже, скучнее, холоднее.

Смерть Аронова задела не только его родных, друзей и поклонников стихов. Милиционер у бразильского посольства, стоящего напротив Дома литераторов, где проходила панихида, спросил меня, кого хоронят. И когда я пробормотал дорогое мне имя и уже приготовился ссылаться на «Иронию судьбы…», чтобы служитель порядка хоть что-то понял и не придирался к не совсем правильно припаркованной машине, неожиданно заговорил сам. Сказал, что такого искреннего и доброго журналиста больше не знает, что всегда читал его колонки в «МК»… И разрешил оставить машину в неположенном месте.

Милиционеру повезло меньше, чем мне, – он знал Аронова только по газете.

Ну, собственно, о том, как мне повезло, – все, что я здесь пишу…

Аронов, у которого в его сорок с лишним не было книги, несказанно обрадовался моей, вышедшей ровно к моему 21-му дню рождения.

Как получилось, что в самые застойные годы меня так рано издали?

В начале 1976-го вышло постановление ЦК КПСС «О работе с творческой молодежью», ну что надо ее выращивать и воспитывать в духе. А тут как раз зональный семинар молодых писателей Урала и Западной Сибири в Перми. И меня на него от Ижевска послали. Но в Перми тоже легко могли послать – в более вульгарном смысле этого слова.

Дело в том, что после громкой публикации моих стихов с предисловием Слуцкого в «Комсомолке» ижевские писатели меня невзлюбили. Да еще в его статье содержалась такая фраза: «В Ижевске, в российской поэзии до сих пор мало отмеченном, появился…» Ну и т. д. Местные писатели обиделись и сочинили в «Комсомолку» телегу. Знаю о ней, потому что она попала в руки Щекочу и он мне ее, хихикая, зачитал.

Была и другая акция. Зональным совещаниям молодых тогда предшествовали областные, краевые и республиканские (как бы отборочные перед зональными). В Ижевск на такое совещание пригласили завотделом поэзии журнала «Урал» по фамилии… Впрочем, она легко, путем замены двух букв на одну, переделывалась в Шкуро. Так его все за глаза и звали. Очевидно, кто-то из местных писателей попросил Шкуро поставить на место зарвавшегося мальчишку, и он это с удовольствием сделал.

Было у меня такое вполне юношеское стихотворение: