Олег Хлебников - Заметки на биополях [Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве] [сборник litres]

Засобирался он только в три утра. От нашего дома до гостиницы было совсем недалеко, но все же Ролан Антонович попросил вызвать ему такси.

Я набрал номер и заказал. Когда положил трубку, увидел, что все на меня как-то странно смотрят. Спросил, в чем собственно дело. Ребята почти хором прокричали мне: «Ты сказал, куда ехать, но не удосужился сказать – откуда!» Я снова стал крутить телефонный диск – занято, занято… И тут раздается звонок в дверь. На пороге – очень вежливый таксист…

И этот эпизод снова возвращает меня к фильмам Германа, в которых тайная полиция – одна из главных героинь.

Надо сказать, Быкова Герман ценил очень высоко. Именно его и Юрия Никулина, исполнителя главной роли в «Двадцати днях без войны», он признавал самыми существенными исключениями из дурного правила. Звучало оно в устах Леши, и много раз звучало, следующим образом: «У наших нет глаз, вот у Де Ниро есть, а у наших нет!» А эти самые актерские глаза были ему ох как необходимы – он, как драматург, работал прежде всего с подтекстом…

По-настоящему остроумный человек всегда самоироничен и смеется над собой так же охотно, как и над другими. Вот один из рассказов Германа про самого себя.

Снимался эпизод «Хрусталёва…», где актера бьют по голове палкой. Его и ударили от души настоящей деревянной палкой. Бедный актер как-то это перетерпел. Но Герману дубль не понравился и он распорядился сделать второй. Тогда уже актер категорически отказался в этом участвовать и потребовал, чтобы для второго дубля деревянную палку заменили пластиковым муляжом. Герман его стал стыдить и в своих аргументах дошел до последнего и самого веского: «Ну ударь меня этой палкой, я вот не боюсь!» И актер ударил. После этого Герман, потирая ушибленное место, распорядился заменить деревянную палку муляжом.

Рассказав эту историю, Леша смеялся над собой вместе со всеми.

Он всегда на моей памяти щедро дарил окружающим единственное, в сущности, что у человека есть: себя. На его добродушно-грустном лице после очередного собственного рассказа оставалось удивленное выражение (такое же помню у Щекочихина и Политковской). Он не уставал удивляться самому себе, политическому абсурду, отвратительности власти («как руки брадобрея»), человеческой глупости, но и неожиданно явленному таланту тоже.

Про одного известного актера, который на съемках «Трудно быть богом» посмел не раз вступать с ним в полемику, говорил примерно так: «Ну как я могу его снимать, он же миллионер и всегда может мне сказать: а кто ты, собственно, такой, что здесь командуешь, – у тебя есть хотя бы миллион?» Но и его полюбил, и этот «актер-миллионер» у Германа трепетно снялся, претерпев все нелегкие испытания сотворчества с этим великим (теперь-то уже можно…) кинорежиссером.

И все-таки, правда, странно, что такой веселый и остроумный человек снимал столь невеселое кино? А знаете почему? Дар его вел. Он должен был сказать то, что не дали сказать ни его отцу, писателю Юрию Герману, ни Константину Симонову, с которым он дружил как младший, ни лучшим режиссерам поколения его отца и Симонова.

В последние наши совместные Новые годы (а это до 2012-го включительно) он повторял: «Мы снова съезжаем во времена страха. …И к цензуре мы готовы – в нас нет истинной свободы».

Но в нем-то – была! Потому он и оставался всегда особым – вне тусовок и обойм. Просто Герман, единственный такой.

А что касается наших Новых годов, про них Леша говорил так: «Если встречаю не с вами, всегда происходит какая-нибудь фигня». И действительно – один раз во время встречи Нового года под Питером, в каком-то заведении вблизи Дома творчества в Комарове (или в самом Доме творчества, не помню) они с младшим Лешей нарвались на драку. В другой раз он вместе со Светланой ушел с дачи сценариста Володарского по причине идейно-творческих разногласий – в ночь, чуть ли не под бой курантов.

И последний свой Новый год – 2013-й – Леша встречал не с нами. Герман был в больнице. И Светлана, естественно, рядом.

Я им позвонил поздравить. И Леша был, как всегда, остроумен и разговорчив. Хотя впервые слегка заикался…

Самое тяжелое – понять, что его больше нет. Такой живой человек не должен умирать. Это как-то с ним совсем не вяжется!

…На похоронах Германа было куда меньше чиновников, чем на его 70-летии. Собственно, практически вообще не было. Как не было и Сокурова (неужели из-за возникших разногласий по поводу дальнейшей судьбы «Ленфильма»?!). Кстати, панихида проходила на этом самом «Ленфильме», за сохранение которого Леша боролся все последние годы своей жизни, отрываясь от съемок… У меня на этой тяжкой панихиде обнесло голову, я хотел опереться на стену, а «оперся» на портьеру, за которой была лесенка, и грохнулся, сломал нос…

Предпремьерный показ «Трудно быть богом» с еще не сведенным звуком (частично озвучивала и комментировала Светлана Кармалита) прошел на 20-летии «Новой газеты», совпавшем с Лешиными сороковинами. Зал на 500 мест был переполнен, стояли в проходах. Если бы у выхода из этого зала зрителей забирали и усаживали в воронки, которые так пугающе-обыденны в фильмах Германа, в Москве и Питере практически не осталось бы интеллигентской элиты. Той самой, от которой, по Норштейну, должны расходиться правильные круги по всей стране.

А фильм этот с уникальной плотностью каждого кадра будут многие десятилетия пересматривать и изучать. Не только те, кто имеет хоть какое-то отношение к кино, но и «профессиональные зрители» во всем мире. Пока таковые окончательно не вымрут. Но будем верить, что одно мрачное предсказание Германа все же не сбудется – то, которое о деградации человечества.

…Когда уходит дорогой тебе человек, всегда с болью понимаешь, как многого ему не сказал и уже никогда не скажешь. Я вот, например, не успел даже прочитать стишок, написанный еще при жизни Леши и посвященный ему. Прочитал только на его поминках, несмотря на разбитую на «Ленфильме» морду лица:

И еще одно я забыл сказать Герману. О его близости со Слуцким. И по потрясающему сплаву документальности и художественности. И по жесткому служению правде. И по брейгелевской эстетике.

В «Комсомольской правде» прежних времен, в «Алом парусе», кроме всего прочего публиковались стихи. Письма с рифмованными опытами начинающих приходили сюда мешками. Тогдашний капитан «Алого паруса» Юрий Щекочихин рассказывал, что Борис Абрамович Слуцкий ходил к ним в комнатку на знаменитом шестом этаже, как на работу – интересовался, что пишут «маленькие» (еще про «маленьких» регулярно спрашивал Вознесенский).