Олег Хлебников - Заметки на биополях [Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве] [сборник litres]

А титулы, звания и сферы деятельности, наверно, все же надо вкратце перечислить.

Итак, ху из Ив а нов? Лингвист, переводчик, семиотик, антрополог, литературовед, поэт, мемуарист. Как вам такой набор?

А по званиям и должностям… Доктор филологических наук (1978), академик РАН по Отделению историко-филологических наук (2000). Директор Института мировой культуры МГУ и Русской антропологической школы РГГУ. Профессор Отдела славянских и восточноевропейских языков и литератур Калифорнийского университета. Иностранный член Американского лингвистического общества (1968), Британской академии (1977), Американской академии искусств и наук (1993), Американского философского общества (1994); действительный член РАЕН (1991).

К этому умопомрачительному списку надо добавить еще один сногсшибательный факт: Кома знал более ста языков, сам (в отличие от языков) точную цифру не помнил.

Как-то у нас с ним зашел разговор о российских народах Севера и об алеутах. В какой-то момент меня точно муха укусила: подумал, что сейчас-то я наконец выйду на самую границу его знания с незнанием. И вот я коварно спросил: «Ну уж алеутского-то языка вы, небось, не знаете?» Вячеслав Всеволодович стеснительно потупился и ответил, что только что сдал в издательство составленный им англо-алеутский словарь. А я вспомнил шукшинский рассказ «Срезал».

Да, он был нашим последним после смерти Сергея Аверинцева энциклопедистом. Разве что где-то сейчас растет прикованный к постели мальчик и запоем читает умные книжки…

Но замечателен не только уникальный мыслительный аппарат Комы Ив а нова. Замечательна щедрость его души и аристократическое чувство равенства со всеми живущими. Душевная скупость – вещь неэффективная, по-настоящему умные люди это не только понимают, но и чувствуют.

К Коме не зарастала народная тропа, финишным отрезком которой была улочка Павленко. Приходили коллеги, аспиранты, студенты, поэты, просто поклонники. Всех он принимал и уделял каждому максимум возможного времени. Сначала в своем кабинете, потом во время прогулки.

А еще был такой грандиозный переделкинский праздник: день рождения Вячеслава Всеволодовича – 21 августа (род. в 1929 г.). В этот день на его даче, вернее в основном на поляне перед домом собиралась чуть ли не вся интеллектуальная и художественная элита страны и кто-то из иностранцев (хотя и продвинутые студенты-аспиранты тоже были). Среди постоянных гостей помню коллегу Комы лингвиста Андрея Зализняка, физика и популяризатора науки Сергея Капицу, математика Владимира Успенского, писателя Фазиля Искандера, поэтов Андрея Вознесенского, Инну Лиснянскую и Олега Чухонцева, режиссера Вадима Абдрашитова, литературоведа Дмитрия Бака, философа и литературоведа Юрия Карякина, литературоведа и общественного деятеля Мариетту Чудакову и многочисленных вдов знаменитых мужей…

А намного раньше постоянным гостем на днях рождения маленького Комы был Корней Чуковский.

Вот что рассказывал об этом сам Вячеслав Всеволодович:

«Я уже встал с коляски и учился ходить. Но не мог сидеть. Чуковский был моим первым взрослым другом, у которого были взаимоотношения не только с родителями, но и со мной. Он, между прочим, был моим первым учителем английского. Правда, я уже знал французский. Самое удивительное, что он при мне совершенно не стеснялся ругать советскую власть, почему-то доверяя моему здравому смыслу. Ему явно нужен был собеседник.

Он приходил ко мне на все дни рождения. Подарка не дарил – приносил вексель, где писал: “Я, К. И. Чуковский, обязуюсь, что Коме Иванову через столько-то лет подарю нечто”…»

Но, кроме дружбы, дед Корней так ничего умному мальчику и не подарил.

А вот что говорил Кома о своей дружбе с Пастернаком:

«Пастернак вначале, я думаю, был сентиментально расположен ко мне из-за того, что у него тоже была история с ногой и он лежал в гипсе с двенадцати лет. И когда он увидел меня лежащего, у него, скорее всего, возникли какие-то ассоциации с собственным детством. Потом выяснилось, что я люблю и хорошо знаю его стихи. Потом он полюбил со мной разговаривать. Пастернак часто говорил, что привык произносить монологи, Он вообще почти не нуждался в диалогическом общении». (Кстати, в 1958 году Ив а нов был уволен из МГУ за несогласие с официальной оценкой романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго» и за поддержку взглядов Романа Якобсона. Решение об увольнении было официально отменено как ошибочное только в 1988 году.)

А вот сам Вячеслав Всеволодович в диалогическом общении нуждался. И мы нуждаемся в диалоге с ним. И слава богу, остались многочисленные аудио– и видеозаписи интервью с Ив а новым. Они хоть в какой-то степени компенсируют понижение интеллектуального уровня России, которое случилось после смерти (7 октября 2017 г.) этого уникального человека.

Год 1937-й давно стал для нас символом абсолютного зла: «враги народа», доносы, черные «маруси», ночные аресты, лагеря, расстрелы… Хотя последующие годы были не лучше, да и не в 37-м все началось. И все-таки именно эта цифра стала в России символической. Может, еще и потому, что в другой 37-й (тысяча восемьсот) погиб Пушкин. (А спустя сто лет убивали уже «коллективного Пушкина».)

Но все же –

Это Белла Ахмадулина, «Моя родословная». И оттуда же:

Так что и 1937-й был «утешен, обнадежен», если говорить о русской поэзии, рождением Беллы Ахмадулиной.

В своей книге «Голос из арьергарда» Станислав Рассадин, кроме всего наипрочего (передразниваю его стиль), пишет о проблеме отношения лица и искусства у поэтов ХХ века:

«Когда-то Юрий Тынянов замечательно определил, что внес в русскую поэзию Блок, вернее, в чем был его феномен (вслед которому возникнут феномен Маяковского, феномен Есенина, феномен Цветаевой и т. д.): “Блок – самая большая лирическая тема Блока… В образ этот персонифицируют все искусство Блока; когда говорят о его поэзии, почти всегда за поэзией невольно подставляют человеческое лицо – и все полюбили лицо, а не искусство”.

“Лицо”, или “имидж”, как выражаются ныне.

Блок – стареющий юноша, пригвожденный к трактирной стойке (сам взял да и признался!); хулиган Есенин; Маяковский – горлан-главарь, одновременно любовник паспортно поименованной Л. Ю. Брик; Цветаева, до того распахнутая, что впору было – до пришествия новейших времен – иной раз отшатнуться, захлопнув невзначай открытую чужую дверь, – прежде такое заголение было немыслимо».