Наталья Нестерова - Гости съезжались на дачу

Вино, которое они потягивали, и бутерброды с рыбой и сырокопченой колбасой, которые Ангел и Катя стырили с последних спортивных сборов, не способствовали легкости общения. Виноват был Ангел, дубина, когда сказал им: «Хочу на ней жениться. Оцените и одобрите. Если не одобрите, я вам головы сверну». Про головы – для красного словца, про «одобрите» – серьезно. На Харю и Галю свалилась ответственность, которой они не желали. С другой стороны, доверие, которое только наивный Ангел мог им навязать, имело за собой что-то в запредельной степени судьбоносное – всю дальнейшую Ангела жизнь. И что они могли решить, глядя на этого побритого медвежонка дамского пола, изъясняющегося междометиями и местоимениями?

В очередной томительной паузе голосом натужно-жизнерадостного телеведущего Галя спросил:

– Как вы познакомились? На ринге?

– Точно! – хлопнул ладонью по подлокотнику дивана Харя. – Ребята, а вы не подеретесь? В смысле, не поборитесь?

Ангел посмотрел на него с недвусмысленным: «Удавлю!»

Но Катя вскочила, стряхнула руками, подрыгала ногами:

– Запросто! Я ж в брюках. Кирюха, выходи!

Ангел встал, тоже размял затекшие мышцы, продолжая смотреть на друзей, обещая им поворот голов на сто восемьдесят градусов.

Повернулся к противнику-невесте, улыбнулся влюбленно и азартно:

– Поехали! Держись!

В комнате Хари по одной стороне стояли раскладной диван, на котором они сейчас сидели, шкаф для одежды, письменный стол, у окна, и стул. По случаю прихода гостей Харя диван сложил, постель затолкал под стол, потому что в забитый барахлом шкаф она не помещалась, туда же отправил все книги-тетради-бумаги с поверхности стола, чтобы освободить место для выпивки и закусок. Стул вынес на кухню. Стена напротив дивана представляла собой стеллаж из досок, заваленный опять-таки книгами, журналами и тетрадями.

Это сооружение было плодом их столярного творчества. Когда в квартире Хари стало не пройти от книг и журналов, они стащили на стройке необструганные доски и сколотили стеллаж, имея из инструментов ножовку, гвозди и молоток. Работали с энтузиазмом, но когда стеллаж установили, скисли. Конструкция выглядела – в сарае такую стыдно держать, да еще и шаталась во всех плоскостях. Позвали для консультации Галиного отца. Он сказал, что все надо разобрать, доски ошкурить, полки крепить к боковым стенками уголками и саморезами, затем покрыть лаком или покрасить. Пришел второй раз, принес материалы, показал, как надо, и напутствовал: «Вперед, орлы!» Первую модель они сварганили за несколько часов, на вторую ушло две недели. Геометрия и повторить пройденный материал.

Пол между диваном и стеллажом покрывал ковер. Валерия Валерьяновна говорила, что он настоящий персидский, еще от ее бабушки. От «настоящего персидского» у ковра осталась только дерюжная основа, забитая пылью, и редкие, по краям, намеки на былое величие.

Сейчас на нем боролись Ангел и Катя. Весело и азартно, всерьез и понарошку. Гале и Харе пришлось поднять ноги, наблюдая за действом, они сидели на диване, как две мартышки на ветке.

Галю, отслеживающего «свистки» невидимого судьи, когда противники так и сяк, с перехватами и подсечками, с обманными движениями, бросали один другого на пол, расходились, встряхивались, отходили к краю ковра и снова бросались в бой, захватил азарт болельщика.

– Он ей поддается! Поддается! – шептал он Харе.

– Может, и поддается, – со странной негой проговорил Харя. – У меня богатая сексуальная фантазия, некоторый опыт, но я представить не мог, что подобный силовой акробатизм может быть столь эротичным.

– Чего? – не понял Галя.

Харя не успел ответить, потому что в этот момент у Ангела, весившего точно в два раза больше Кати, но изящно переброшенного ею через бедро, припечатанного к ковру на живот, с постыдным треском порвались брюки: по самому главному шву – от ширинки через ягодицы – до пояса на спине.

Звук почему-то напомнил им, как аккордеон припечатал Музычку, когда она свалилась под оригинальное исполнение «Там, вдали за рекой». Да еще у Ангела через прореху вылупились нежно-розовые трусы в белый горошек. Розовые. В горошек.

Харя и Галя зашлись от смеха, задрыгали руками и ногами.

– Бутончик ты наш! – веселился Галя.

– Фрейд стоит в стороне, – вторил Харя, – и нервно грызет свой галстук. У этого брутального мачо девичье исподнее.

И тут смех оборвался: Катя грохнулась на колени, закрыла ладошками прореху на заднице Ангела и уставилась на них с откровенным желанием порвать обидчиков на клочки.

– Ржете, сволочи? – рявкнула взбешенная медведица, еще минуту назад бывшая милым медвежонком.

Ее взгляд был разъяренно-материнским. Такая порвет, сомневаться не приходится.

Ангел булькал на полу, косился на друзей. Похохатывал, жутко гордился своей медведицей и взглядом просил, чтобы разделили его восхищение. С каких пор Ангелу понадобились защитники или, тем паче, защитницы? Он сам кого хочешь – в бараний рог.

– Это любовь? – удивленно спросил Галя.

– Несомненно, – ответил Харя, хотя был поражен не меньше Гали. – Катя, спокойно! Ты наш человек.

– На все сто, – подтвердил Галя.

Харя встал, с опаской обошел группу на ковре, приоткрыл дверь и крикнул:

– Мама, у нас есть иголки и нитки?

После института Ангела распределили на теплое место в одно из управлений, где он продержался почти год, пока не сбежал и не устроился носильщиком на вокзале.

– Не могу я там, среди канцелярских крыс, – делился он с друзьями. – Я тух, тух и почти протух.

Из носильщиков Ангела выперли с боем, в точном смысле слова. Ангел им, слаженной команде вымогателей, портил бизнес: не заламывал цену за легкую сумку как за тридцатикилограммовый чемодан, не тормозил у невидимой черты: «Тут граница вокзала, уважаемые! А если вам до такси или до метро, то надо добавить». Бесплатно подвозил на своей тележке деревенских бабулек вместе с чертовой прорвой котомок «для моих московских внучиков гостинцы». Он видел в них бабу Тоню из ростовской станицы. Она дважды приезжала в Галину семью, когда они еще в школе учились, и среди ее даров обязательно были два сверточка: «Для хлопчиков Кирюшеньки и Максика». Умерла, когда они оканчивали девятый класс. Родители Гали уехали на похороны, а они устроили поминки: купили три бутылки дешевого портвейна, нажрались и заблевали Харину квартиру. Зато сами ее и отмыли, может, впервые за много лет.

Десяток носильщиков окружили Ангела. У каждого в руках металлический прут или монтировка, безоружными на него побоялись идти. Попросили по-хорошему: увольняйся! Он понимал, что силы не равны, но чувствовал, что не может поджать хвост, покивать, опустить голову и потопать на выход. Хоть скольких-то он уложит. Ангела побили знатно. Унесли своих раненых, а его бросили. «Скорую» вызвал случайный прохожий.