Наталья Нестерова - Гости съезжались на дачу

– Приятно, – добавил Галя.

– Оленька! – Харя наслаждался сценой общей растерянности, но делал вид, что ничего особенного не происходит. – Вторую главу вашей диссертации мы обсудим завтра вечером. Нет, лучше послезавтра, тут же, в восемь вечера.

Когда девушка ушла, Ангел и Галя, забыв про день рождения, про подарок (билет на хоккей), про планы: ресторан – хоккей – пивной бар, обрушились на Харю.

– Оленька! Диссертацию обсудить.

– Вторую главу. Аспирантка. Неисчерпаемый запас малолеток.

– На защиту через постель. Как режиссер с актерками.

– Но-но! – предостерегающе поднял руки Харя. – Попрошу без грязи! Мухи и котлеты отдельно. У Оленьки вполне приличная работа. И ее научный руководитель не я.

– Со своими он не спит.

– Или только после защиты.

– Не надо зависти, – возмутился Харя. – Чего вы припёрлись?

– С днем рождения поздравить.

– Так поздравляйте! Полиция нравов.

В ресторане, после нескольких рюмок водки, Ангел и Галя, расслабленные, подкалывали Харю уже с насмешкой:

– Ловелас!

– Повеса!

– Вертопрах!

– Шалберник!

– Что вы хотите, ребята, – вздохнул Харя, то ли ерничая, то ли с глубоко запрятанными сожалением и грустью. – Мой идеал женщины – моя мама. Но я же не идиот, чтобы на такой жениться.

Валерия Валерьяновна по-прежнему жила в Реутове. Харя купил себе однокомнатную квартиру в Москве. На вопрос, откуда деньги, пожал плечами: консультировал кое-кого во время выборов в парламент.

– Ты со своей философией можешь большие бабки заколачивать? – поразился Ангел.

– Зачем мне большие бабки? – пожал плечами Харя.

Во времена их детства и юности был только один пагубный порок – алкоголизм. Наступили новые времена и проросли наркоманы, игроманы, люди, обожавшие покупать все без разбору, и те, кто повернулся на зарабатывании денег, а детишки вцепились в телефоны и планшеты, перестали гонять по улицам и хулиганить на потеху и для уважения. Валерия Валерьяновна, что не очень было понятно раньше Ангелу и Харе, была тоже зависимой – от книг. Ее мир – это интересные, умные собеседники, рассказывающие о Древнем Египте, или о нравах и обычаях славян, или о крестоносцах, или о динозаврах. Ее мир – это мир, придуманный романистами – с кристально мужественными рыцарями и со злодеями, на которых клейма негде ставить, с красивыми благородными женщинами и коварными интриганками. Жизнь в книгах, завораживающая и увлекательная, настолько превосходила реальную, серую, повседневную, что перед Валерией Валерьяновной не стоял вопрос, где поселиться.

Сын никогда не пытался выдернуть маму из бумажных грез. Отец пытался, не вышло, родители развелись. Большая квартира на Соколе была разменяна на две двухкомнатные, в Москве и в Реутове. Отец остался в Москве.

Он хотел объяснить двенадцатилетнему Харе свои поступки, говорил, что отношения взрослых мужчин и женщин, в данном случае – родителей, никак не касаются отношений с детьми, в данном случае – с сыном, что он будет всегда любить его и заботиться, они будут встречаться… и бла-бла-бла. Отец был юристом, адвокатом, и, когда волновался, изъяснялся как в зале суда.

– Я тебя ненавижу, – сказал Харя. – Ты трус и предатель. Видеть тебя не хочу и встречаться с тобой не буду.

Отец растерялся и обиделся. Растерялся меньше, чем обиделся.

– Следи за своей речью! Ладно, не будем торопиться, нам всем нужно принять новый порядок вещей…

– Пошел ты на …

Интеллигентный покладистый сын выдал такую замысловатую матерную тираду, что отец теперь уже не растерялся, а опешил до потери речи.

Харя не виделся с отцом сорок лет, целую жизнь. Если отец звонил, вешал трубку. Впрочем, отец звонил не каждый месяц и даже не каждый год. Мама разговаривала с ним доброжелательно и весело. Она со всеми так разговаривала.

Пыталась помирить сына с отцом:

– Папа звонил, спрашивал, что тебе подарить на шестнадцать лет.

– Разве он не сдох? Странно. Я его давно похоронил.

– Фу, Максик! Как вульгарно! Но с другой стороны, – тут же находила оправдания Валерия Валерьяновна, – возможно, это говорит о твоей решительной мужественности. – Задумалась на секунду и помотала головой. – «Решительная мужественность» говорить неправильно. Есть решительность и мужественность, а вместе они отдают…

Она крутила в воздухе пальчиками, подыскивая слова. Харя предложил вариант:

– Это когда мама вместе с заболевшим сыном пьет горькие лекарства или рыбий жир?

Мама рассмеялась, вспомнив. У нее был восхитительный девичий смех. Харя обожал веселить маму.

– «Как уст румяных без улыбки, без грамматической ошибки я речи русской не люблю», – процитировала Пушкина мама.

– «Быть может, на беду мою», – завершил строфу сын.

– У Александра Сергеевича, как ни у одного поэта, можно найти афоризм на всякий жизненный случай.

– Грибоедов «Горе от ума», – не согласился сын. – И Шекспир. Хотя он для избранных.

– Так мило говорит наша соседка: «Мы вечером ужинали», – вспомнила мама. – Словно можно ужинать утром. Тебе не кажется, что прерогатива «без грамматической ошибки» полностью отдана… – замялась мама.

– Народу, – подсказал сын.

– «Сила народная, сила могучая, совесть спокойная, правда живучая», – вспомнила Некрасова мама, словно извиняясь за дворянское чванство.

Харя подхватил из того же источника:

– «Народ освобожден, но счастлив ли народ?», «Выдь на Волгу: чей стон раздается?»

Мама умиленно погладила его по руке:

– Максик, какой ты у меня чудно-прекрасный и решительно умно-мужественный! Иногда думаю: точно я его родила, а не он меня?

– Я об этом не думаю, потому что меня устраивают оба варианта.

Она протянула ему руку, он поцеловал ее руку. Это был их тайный ритуал. Имевший и обратный вариант. Когда Харя-Макс болел, мама сидела рядом, на полу, держала его руку и целовала, забывшись и моля о выздоровлении. Вместо того чтобы сделать компресс или вовремя дать лекарство.

Ангел и Галя, уже подростками, как-то, единственный раз, обсуждали Валерию Валерьяновну. В отсутствии Хари, конечно.

– Она уникальная и обалденная, – говорил Ангел. – Как Харя с ней живет и не сдыхает? Спасибо нашим мамам.

– Не такая уж уникальная, – не согласился Галя. – Раневская типичная.

– Кто?

– Раневская из комедии Чехова «Вишневый сад». Много чувства, любви и абсолютная, преступная беспомощность.

– Смешная комедия? – спросил Ангел.

– Обхохочешься. Ты на сто процентов прав: спасибо нашим мамам.

– Через нас? – уточнил не без гордости Ангел.

– Слюни подбери! Любишь ты из себя ангела строить.

– Имя обязывает. А ты вообще! Галя! Ха-ха-ха, девочка!

Вести душещипательные разговоры им было непривычно и неловко. Подраться хотелось всегда. Галя первым и неожиданно вмазал Ангелу, и тот потряс головой, приходя в себя и радуясь возможности заняться любимым делом. С рыком бросился, но у Гали было припасено тайное оружие – маленькая подушка, которую мама почему-то называла «думка» и в которую Галя, заранее распоров, засунул молоток и снова зашил. Получив оплеуху думкой, Ангел упал, разевал рот, точно не мог захватить воздух.