Наталья Нестерова - Гости съезжались на дачу

– Куда выходишь? – перебил Харя.

– На Тверской бульвар. Ежедневная прогулка, полтора километра, так сказать, бесплатный кардиотренажер на свежем воздухе…

– Значит, завтра в час дня на Тверском. Пока!

Отец был импозантен. Стар, высок, гриваст и строен. Джинсы, фирменная рубашка, шелковый шейный платок закрывал дряблую шею, твидовый пиджак с кожаными заплатами на локтях. В одной руке трость с серебряным набалдашником, во второй – поводок, крепившийся к ошейнику мелкой собачонки. На отца оглядывались – ни дать ни взять, Станиславский по бульвару фланирует. На Харе тоже были джинсы и рубашка, тоже из недешевых, и – черт подери! – пиджак с овальными заплатами на локтях. Эти нашлепки – дизайнерские выкрутасы – разозлили Харю до зубовного скрежета. Впрочем, и без одинаковости стиля их родство бросалось в глаза. Они представляли собой – для глазеющих прохожих – гламурно-пасторальную пару: старый благородный отец и не менее благородный и уже немолодой сын.

Для Хари, который презирал пошлое любопытство толпы и положение, когда оказывался частью декорации, ничего хуже нельзя придумать. Как же! Теплый солнечный день бабьего лета, легкий ветерок играет с желтыми листьями, плавно опускающимися на землю. Подстриженные газоны, осенние клумбы, на дорожках, посыпанных мелкой каменной крошкой, ни соринки, по обе стороны Тверского бульвара за проезжей частью прекрасные здания. И они с отцом – деталь, без которой художественное решение будет неполным. Московские интеллигенты в пятом поколении. Ягодка на торте.

«Фиговый листок, траченный молью», – подумал Харя.

Занятые руки не дали отцу заключить его в отеческие объятия. Хоть на этом спасибо.

– Присядем, – кивнул Харя на скамейку и первым на нее приземлился. Сложил руки на груди, закинул ногу на ногу.

Отец опустился рядом. Поднял собачонку, пристроил у себя на коленях:

– Мики, веди себя хорошо!

С точки зрения Хари, животное было мерзким – общипанная дрожащая белка-мутант.

– Китайская хохлатая. Мики, умничка! – проворковал Эдуард Сергеевич. – Очень породистая. Ах, я не о том! Волнуюсь. Сын, я счастлив тебя видеть! После двух инф…

– Стоп! Только не про одну ногу в могиле! Ты хотел меня видеть, я пришел. Напрягись и пропусти вводную часть. Чего тебе надо? Краткое содержание.

Отец пожевал губы, обиженно всхлипнул:

– На склоне лет мы все… То есть те, кто остался, а ушли многие. В свое время мне выпала честь работать с…

– Ближе к сути!

Харе пришлось еще несколько раз возвращать отца к цели их встречи. Эдуарда Сергеевича заносило в сторону постоянно. Его сознание напоминало персональную свалку – груду ненужных, старых, бесполезных, частью прогнивших вещей, которые интересны и памятны только тому, кто ими прежде пользовался. Отцу хотелось обрисовать свою выдающуюся профессиональную карьеру и похвастаться образцовой семьей.

– Мне твоя жизнь не интересна! Я не любитель копаться в помойках, – не выдержал Харя. – Или ты наводишь шарики на ролики, говоришь по делу, или адью!

Отец несколько раз шумно вздохнул, сжал пальцы и потревожил уснувшую Мики, которая обиженно тявкнула. Агрессия сына что-то замкнула в его мозге, и он стал говорить конкретнее. Почти конкретнее.

– Прежде всего, мне бы хотелось, чтобы ты познакомился со своими сестрами. Родная кровь, знаешь ли, а с Марьяной у тебя одна кровь, а Вероника – кладезь рационализма и вытекающей из него доброты.

– Чернышевского начитался, что ли? – хмыкнул сын. – Рациональный эгоизм?

– У меня пострадало зрение и, увы, давно не могу читать.

– Как же, зрение. Слушай внимательно! У меня нет никакого желания знакомиться, общаться и вступать в какие-либо отношения с твоими детьми и внуками. К их чести, они тоже не стремятся. Это все?

– Нет, погоди! – Отец схватил его за руку, точно боялся, что сын убежит.

Харя брезгливо отстранился и сбросил его руку. Подумал: «Вот бы мы сейчас подрались! Он меня тростью по башке, я его за шейный платок и по мордасям, по мордасям! Чтобы вся эта липовая пастораль к едреной бабушке».

– Оценивая, так сказать, перелистывая свою жизнь, – быстро заговорил Эдуард Сергеевич, – рассматривая ее под фокусом христианства… Мы с женой регулярно посещаем церковь.

Харя вспомнил, как в детстве спрашивал отца, почему много умных, выдающихся людей верили в Бога. Отец говорил, что они заблуждались, потому что, будучи гениями в своей узкой области, из-за неправильного воспитания были отравлены религиозным дурманом.

– В нашем приходе, – продолжал отец, – много известных людей. Артистов, государственных деятелей…

– Про деятелей не надо! Этот разговор – медленное обрезание хвоста у дохлой кошки.

– Что? Хорошо. Буду краток. Тезисно. Пересматривая свою жизнь, оценивая поступки, я при всем смирении и желании не могу себя обвинить в причинении зла Лерочке, твоей маме, и тебе лично. С ней невозможно было жить! Я погибал! Я не мог более нести эту ношу!

– И свалил ее на двенадцатилетнего пацана, – вырвалось у Хари.

Он досадливо поморщился и поймал себя на том, что говорит о себе тогдашнем, как о постороннем, некоем испуганном и злом мальчишке. Пацан неплохо справился. Потому что у него появились настоящие друзья.

– Что? Что ты имеешь в виду? – потребовал Эдуард Сергеевич.

– Ты за прощением, что ли, пришел?

– За пониманием. На склоне лет, стоя одной ногой…

– Помнишь, как я тебя послал, когда вы с мамой разводились?

– Да, конечно, это было возмутительно. Твоя мамочка в ответ на мое негодование сказала, что ты интересуешься филологией.

– С тех пор ничего не изменилось. Повторяю для тупиц и старых маразматиков. Ты трус и предатель. Я тебя презираю. Хоть лоб отшиби в церкви, не отмолишь. И простить я тебя не могу. Потому что нет объекта для прощения. Ты умер, сгнил, распался как дерьмо, поскольку и есть дерьмо.

– Я твой отец!

– В семье не без урода. Если еще раз позвонишь маме или мне, то третий инфаркт заработаешь после тяжких телесных повреждений. Собственно, не таких уж и тяжких. Я тебе просто дам по лбу, чтобы не лез. Усек, червяк?

Харя встал и быстро зашагал к метро. Его трясло. Отец, тварь, хотел чистеньким на тот свет отправиться. Сейчас его третий инфаркт настигнет. Харя затормозил: надо оглянуться. Не надо! Людей много, найдется кому «скорую» вызвать.

Харя давно вышел из возраста юношеского максимализма, когда легко заявлял человеку пошлому или глупому, корыстному или вульгарному кто он есть на самом деле. Научился держать язык за зубами. Культура поведения – это система запретов, принятая не столько по этическим мотивам, сколько ради практического удобства. Родной папа Хари оказался единственным, кто не попадал под стандарт культурного поведения. Харя не раскаивался и не сожалел, но на душе было гадко.