Наталья Нестерова - Гости съезжались на дачу

Гундося и шепелявя (сломанный нос и выбитые зубы), желто-фиолетовый Ангел говорил Харе, навестившему его в больнице:

– Они не хотели, просто завелись, а потом испугались.

– Ага, так испугались, что бросили тебя подыхать. Почему ты отказался заявление подавать, к тебе же приходит следователь? На лестнице он оступился! Двадцать раз оступался, морду расквасил и почки отбил.

– Они нормальные ребята, у них семьи, дети.

– А у тебя что? Гнездо глухаря?

– Почему глухаря?

– Пьеса такая есть.

– Интересная?

– Ты мне зубы не заговаривай! Дубина! О чем ты думал?

– О Кате.

С Галей, пришедшим в больницу, диалог практически повторился. С той лишь разницей, что Галя первым заговорил о жене Ангела.

– Ты о Кате совсем не думаешь?

Ангел попытался изобразить негодование, которое на его разбитой физиономии выглядело как жалкая гримаса попрошайки.

Галю эти корчи не разжалобили:

– Тебя еще пару раз стукнут по голове, она и так у тебя плохо варит, станешь дебилом натуральным, с диагнозом. Другая женщина на месте Кати бросила бы тебя – тушу, которая слюни пускает и под себя ходит. Но ведь Катя станет за тобой ухаживать, спину рвать, чтобы дерьмо из-под тебя выгребать. И одна растить пацанов. Потому что папа у них герой.

Галя и Харя для Ангела всегда были авторитетами. Он, конечно, сильнее и крепче, мог им навалять, да и ухватистее в простых житейских делах. Однако, что касается логики, анализа последствий тех или иных действий, уступал, признавал главенство друзей. Хотя внешне никак этого не показывал и на словах не признавал. Говорил, что они «белая кость, летающая в облаках». А он – от земли, от народа и правду знает.

Когда пришла Катя, стала выкладывать судочки и баночки с едой (больничная кормежка была сиротской, да и Ангелу на один зуб), он спросил жену, чуть перевирая слова друзей, точнее – совершенно противоположный смысл вкладывая:

– Харя и Галя говорят, что если я снова по горячности характера ввяжусь в какую-нибудь драку и меня стукнут по голове или хребет сломают, и превращусь я в лежачего дебила с диагнозом, то ты меня бросишь.

Катя застыла с литровой банкой куриного бульона, в котором плавали фрикадельки. Уже открыла рот, чтобы возмутиться, как могли о ней такое подумать. Затем сообразила, почему ребята пугали Ангела.

И сказала решительно:

– Брошу! И даже не надейся.

После больницы Ангел не мог предаться тому, что душа просила: физическому труду на свежем воздухе. Работал на автопогрузчике в большом сортировочном центре. Потом пересел на бульдозер в дорожно-строительной компании. Вершиной его карьеры стал железнодорожный экскаватор.

Катя была поваром в большой рабочей столовой. Чистоплюйством мужа не отличалась, и семья отлично питалась «сэкономленными в процессе производства» продуктами. На столовской кухне Катя ворочала пятидесятилитровые чаны с борщами и двадцатилитровые с картофельным пюре. Но очень ценила, когда муж встречал ее после работы, забирал и нес домой сумки с продуктами. Ангел, ни разу в жизни не позарившийся на чужое, не своровавший даже яблока из соседского сада, абсолютно спокойно относился к тому, что жена несет с работы. Во-первых, несут все, а во-вторых, Катя знает, как лучше.

Харя поступил на философский факультет МГУ. Что он изучает и зачем ему это сдалось, друзья понять не могли. Они никогда не встречали в жизни философов.

Вот представьте. Знакомитесь вы с человеком, спрашиваете, кто он по профессии. Инженер, врач или слесарь – нормально, сколько угодно. Но чтобы философ? Какая у вас первая мысль? Замаскированный тунеядец. Все мы философы, особенно под градусом.

В ответ на вопросы, что, например, ты в данный момент изучаешь, Харя досадливо морщился:

– В данный момент я изучаю современную герменевтику, которая имеет свои корни в феноменологии Гуссерля и экзистенциализме Хайдеггера.

– Ну, и кто тут дебил? – спрашивал Ангел, который давно привык к этому определению, не обижался и воспринимал как ласковое «дурашка».

Когда Харя окончил аспирантуру и защитил диссертацию, Ангел и Галя поинтересовались, чему она посвящена.

– Концептуализации общества в социально-философской рефлексии. Отстаньте!

В его нежелании рассказывать о своей учебе или работе не было призрения или чванства. Была абсолютная убежденность в невозможности и, следовательно, бессмысленности подобного объяснения. Нельзя просто, на пальцах, рассказать о современной науке, особенно фундаментальной. Сам Харя, окажись, например, в компании физиков, спроси о теоретических основах действия электронного коллайдера, услышал бы что-нибудь вроде: «Там частицы бегают».

Ленин когда-то написал о декабристах: «Узок круг этих революционеров, страшно далеки они от народа». То же относится к ученым-теоретикам. Круг, питательная среда их невелики, а народ их не поймет. Что не мешает любить народ и служить ему. Хотя было бы преувеличением сказать, что Харя любил народ или, шире, – человечество. Служить можно и без любви. Но за кого он, не задумываясь, отдал бы кровь, части тела, да и жизнь, – это его друзья, их жены и дети.

Сам Харя так и не женился, даже попыток не совершил прогуляться до загса. Когда им перевалило за тридцать, непристроенность Хари стала волновать матерей Ангела и Гали, для которых Харя был как родной. Выкормленный на их кухнях интеллигентный и очень умный мальчик.

В ответ на тревоги и расспросы Ангел и Галя привели слова родной мамы Хари:

– Мой сын повеса и ловелас.

Услышав это возмутительное благодушие, мать Гали сказала:

– Шалопай и гуляка.

Мама Ангела покачала головой:

– Вертопрах и шалберник.

Харе передали их слова, он расхохотался и спросил:

– Шалберник – это кто?

Полез смотреть в словаре. Пока искал, Ангел предположил:

– Шалава мужского пола.

Перешагнули сорокалетний рубеж. Галя облысел, Ангел раздался вширь, оба заматерели. Харя оставался стройным, темно-русые волосы слегка поредели, в них появилась седина, и теперь они лежали мягкой волной, а не буйствовали, как в молодости. Утонченная юношеская смазливость эльфа перешла в благородную мужскую красоту профессора средних лет.

Как-то после дня рождения Хари, который не удалось отметить, Ангел и Галя без предупреждения завалились к нему в московскую квартиру.

На звонок открыла молоденькая девушка, годившаяся им в дочери, пропищала:

– Максим Эдуардович в душе.

Тут и сам появился – в халате. Ничуть не смутился, обрадовался.

– Моя аспирантка Оленька, – представил девушку. – Мои друзья: Кирилл Сергеевич и Василий Юрьевич.

– Очень приятно, – смущенно пробормотала девушка.

– Нам тоже, – сказал Ангел.