Дониэль Клейтон - Хрупкие создания

Не удивляюсь, завидев Анри у стены, когда выхожу из дамской комнаты. Он обнимает меня за талию, его пальцы легонько гладят меня через пальто. Упираюсь в него руками, но он стискивает меня, как будто собирается поднять, как на репетиции в студии. Мне щекотно, и я пытаюсь вырваться, но Анри зажимает меня в темном углу.

– На меня твои штучки не подействуют. – Отталкиваю его, но он и не думает отвалить. – Отстань от меня!

– Каково это?

– Что «это»?

Оглядываюсь в поисках официантов или других посетителей, которым приспичило в туалет. Но здесь никого нет. Словно Анри специально попросил их держаться подальше от этого темного угла.

– Оказаться загнанной в угол. Как Кэсси.

– Ничего я твоей драгоценной девушке не делала. Мы дружили. – Произношу это так убедительно, что сама себе верю. Разговор окончен. Пытаюсь грациозно выбраться из коридора, но он встает у меня на пути.

– ЭЙ ТЫ, – повышаю голос. – ОТВАЛИ, СКАЗАЛА!

– Да ладно тебе, Бетт. – Его шепот щекочет мне шею и похож на касание призрачных пальцев. – Не сучись. Я знаю, что ты с ней сделала…

Я толкаю его. Сильно. Не руками – их Анри держит, – а всем телом. И он наконец-то отстраняется.

– Заткнись. Ничего я не делала. – Копирую его ужасный шепот, меня трясет. – Все ты выдумываешь. Совсем отчаялся?

Я чуть не плюю ему лицо. На секунду я почувствовала себя маленькой, испуганной и слабой. Анри должен за это заплатить. Он проник мне под кожу, встал на моем пути, заставил меня прийти сюда. Но я – Бетт Эбни, и я не позволю ему забыть, что это значит.

– Ты вовсе не рыцарь для Кэсси, так что прекрати строить из себя героя, – проговариваю быстро. Слишком быстро. Я практически в огне. Представляю, как расскажу о том, что Анри зажимал меня в углу, мистеру К. И никто не поверит в его россказни. Фантазирую, как мистер К. прижмет меня к своей груди и позволит выплакаться прямо на его идеально выглаженную рубашку. Но потом вспоминаю, что наши отношения изменились, и этого он мне никогда не позволит. Я даже наедине с ним остаться не смогу.

– То есть я вру? – Анри растягивает слова, и с его акцентом они звучат почти смешно.

– Найди себе хобби, что ли. – Проскальзываю мимо него.

– Это из-за тебя Уилл уронил ее прошлой весной, – произносит Анри, и я останавливаюсь. – Она повредила ногу и до сих пор не выздоровела. Но ты ведь на это и надеялась.

Застываю, но тут же успокаиваюсь и стараюсь не выдать своих чувств. Уилл ему что-то рассказал? Разве он стал бы? Разворачиваюсь на каблуках.

– Держу пари, ты и в остальных мелочах виновата.

Его слова заставляют сердце биться где-то в районе желудка. Как ведро в пустом колодце. Бум.

– Я наблюдал за тобой в последние месяцы. И видел, как ты смотрела на Джиджи. Я знаю, как и что ты планируешь. – Анри так близко, что я чую вино в его дыхании. – Ты заставила Уилла уронить Кэсси. Она сказала, что подъем был идеальным. И я найду док…

Стираю слово «доказательство», затыкая его неаккуратным, отвратительным поцелуем. Просовываю язык в рот Анри и принимаю его собственный. Не самый плохой способ избавиться от обвинений. Я и не на такое готова пойти, чтобы защитить себя. Может, если Анри распробует мой настоящий вкус, то забудет о Кэсси. Я ведь уже так далеко зашла и просто не могу проиграть.

Сижу с матерью в ее любимом ресторане «Чо Данг Кол» в корейском квартале. Мне даже душ принять не дали. И переодеться после репетиции. И уж тем более у меня не было времени подумать, как мне снова заполучить роль солистки. Морки воспевала мое исполнение Арлекина в «Щелкунчике», но на весенний кастинг это никак не повлияло.

Мама просто зашла в школу и забрала меня прямо из студии. Она, кажется, хочет мне что-то сказать – постоянно поджимает губы. Но я отвлекаюсь на окружающие нас звуки.

Мы слишком близко к магазину Большой Мэйси, и туристы постоянно заходят в ресторан и спрашивают карри. Я пью похлебку из кимчи, воды и тофу, остальное остается в тарелке. Раньше я любила здешнюю еду – когда была помладше. Когда я еще любила есть. Но сейчас мама следит за мной, словно ястреб, и периодически тыкает пальцем в тарелку, наблюдая за тем, как и сколько я ем. Горло болит ужасно. Каждый кусочек – словно осколок металла, который царапает мои нежные внутренности. Почему люди вообще любят есть? Жевание – это так отвратительно.

Я виню свое тело в том, что мне не дали танцевать Жизель. Но еще не поздно все исправить.

– Ты слишком тощая, – наконец выдыхает мама.

Она собиралась с силами почти все то время, пока мы ели в тишине. Я знаю, что она всего лишь беспокоится и что в самом деле любит меня, но она никогда не умела этого выражать.

– Ешь больше. – Мама придвигает ко мне тарелку манду [11] Корейские пельмени. , сочных мясных пельменей, которые едва не лопаются – так много в них начинки. Меня от них тошнит.

– Не хочу.

Лучше всего отвечать короткими фразами. Чем больше слов я ей подарю, тем больше орудий она сможет использовать против меня.

– Зачем так голодать, ты ведь все равно не станешь балериной, – продолжает мать, складывая руки на коленях и поднимая брови, словно приказывая откусить еще кусочек.

Я ем, хоть и знаю, что надолго все это во мне не задержится. С силой проталкиваю еду, от боли слезятся глаза.

– Я уже балерина.

– У нас был уговор.

Я и не думала, что она забудет то, о чем говорила в начале учебного года. Мать – не из тех, кто раскидывается угрозами просто так. Но я умудрилась затолкать ее слова далеко в темные углы своего мозга в надежде на то, что мне и вовсе не придется их вспоминать.

– Мм?

Вот и все, что я могу из себя выдавить. Но прикидываться дурочкой не стоит. Она заметила, что я не смотрю ей в глаза и кручу салфетку в руках. В голову ничего не идет. Где все гениальные идеи, когда они так нужны?

Подходит официант с тарелкой фруктового десерта. А ведь еще только начало февраля.

– Наше соглашение. Если задержишься в дублершах, пойдешь в обычную школу, чтобы получить хорошее образование. Помнишь?

Она отправляет кусок розового желе в рот. Я практически чувствую, как оно тает у нее на языке и оседает в организме лишним весом. А мать даже глазом не моргнула. Стучит ложкой о стеклянную пиалу и смотрит на меня. Так пристально смотрит, что даже официант решил, что лучше подойти попозже. Почему она так не хочет, чтобы я танцевала? Зачем тогда вообще разрешила поступить в балетную школу?

Мама достает из сумки какую-то папку и протягивает мне.

– Вот заявление на поступление.

– Мне нужно в туалет.

– Директор сказал, что ты можешь походить на летние занятия, чтобы, если что, подтянуть математику и естественные науки, – продолжает она, словно ничего и не слышала. – В балетной школе ты не получаешь должного образования, это уж точно.