Дониэль Клейтон - Хрупкие создания

Улыбаюсь ему на прощание:

– Это уже ближе к делу. Сохраним все в тайне.

Пока.

Я выхожу, оборачивая юбку вокруг талии. Никак не могу завязать узел.

Мистер К. стучит дверью слишком сильно. Звук эхом разносится по коридору. Делаю пару глубоких вдохов, чтобы избавиться от залившего меня румянца, и беру себя в руки. Либо я поступила ужасно умно, либо ужасно глупо. Сама не пойму.

Поднимаю взгляд и замечаю Уилла. Он широко улыбается. Рядом стоит Элеанор – выглядит ошарашенной. А я чувствую себя так, словно меня по голове ударили. Через минуту она выдыхает:

– Чем ты там занималась?

– Да, Бетт. – Рыжие брови Уилла ползут на лоб, губы расползаются в ухмылку, которая как бы говорит «все я знаю». – Что ты задумала?

– Ничего. – Я спотыкаюсь о собственные слова, перевожу взгляд с Элеанор на Уилла и обратно. – Мистер К. позвал меня к себе. Мама опять организует сбор средств. Ничего такого.

Но я знаю: Элеанор не верит мне. Я вру как дышу, но Элеанор дружит со мной уже десять лет. Она замечает такие вещи.

Мать ждет меня в холле, и по пути туда я замечаю, как Бетт выскальзывает из Света с довольной улыбкой на лице, которая портит ее идеальные черты. Завидев меня, она замедляет шаг, но потом улыбается еще шире, словно нам обеим известен какой-то страшный секрет.

– Увидимся!

Она бесшумно скользит по коридору, одетая в тренировочное и удобные тапочки. Я смотрю ей вслед, и внутри меня клокочет злоба. Она ведь даже не замечает, что ведет себя как последняя сволочь. Вот я, например, позволяю себе выходки исключительно по веской причине. И точно понимаю, что именно делаю. И Бетт никогда не прилетает за ее поведение. Она хорошо заметает следы. Люди боятся ее обвинять. У нее целый сонм девчонок, на которых она готова все свалить.

Но сегодня Бетт получит свое. Я жажду мести. Не то чтобы Бетт поступила плохо со мной, вовсе нет.

Когда я вернулась, в комнате было пусто, так что я открыла ящик стола Джиджи и нашла те обнаженные фотографии, с Бетт и Алеком, – кто еще мог их подложить, как не Бетт? И только чтобы причинить ей как можно больше боли.

Я ее сдам. Анонимно. Сдам эти фотки учителям – они ведь нарушают всякие правила приличия. Бетт влипнет по-крупному. Алек тоже, но это просто сопутствующий урон, без него никак. Русские ненавидят массивных танцоров, традиции американских подростков и современную хореографию, но больше всего их бесит, когда выставляют напоказ собственные отношения. В прошлом году двоих отчислили за то, что они зажимались на лестнице.

Я роюсь в ящике, но фотографий там нет. Ищу во втором. В третьем. Но там пусто, словно их вообще никогда и не было. Вместо них – полдюжины красных бумажных роз. Небось от Алека. А еще – крошечная подвеска. Я заметила, что Джиджи постоянно таскает ее в своем тютю на важных репетициях. Подвеска на удачу. Маленькая, золотая и очень милая. Как же она меня бесит. Зачем этой девчонке удача? У нее ж ее навалом.

В последнее время мы с ней вроде как ладим. Но это не помешало мне отправиться в Свет и подвесить ее амулет высоко-высоко на стену, увешанную фотографиями танцоров, чьих жизней и карьер я хочу для себя. Ох, жизнь в свете софитов. Такой у меня не будет никогда. Она – для таких, как Джиджи и Бетт. У меня трясутся руки, и я не могу понять, от гнева или печали.

Смотрю на маленькую розу, которая болтается там, наверху, словно ее бросили и она скоро сдохнет. О чем я только думала? Как я здесь оказалась, что меня сюда привело? Я устала плестись на втором месте, устала так много трудиться. Мама все еще угрожает мне из-за отметок, об отце ни единой зацепки, а Джейхи ведет себя так, словно ничего не было, и даже не замечает меня, когда приходит навестить Сей Джин. Они с ней не разлей вода – значит, план мой не удался.

Я сворачиваюсь в клубок на скамейке и смотрю на стены. Я столько времени провела, читая все эти вдохновляющие цитаты. Конечно, среди них встречаются и такие, что больно жалят. Парочка про Джиджи, как и ожидалось, но еще несколько – о Бетт и о том, как она попала в немилость. Уверена, что ей они нипочем, ей все что с гуся вода. Хотела бы и я так относиться к злым словам. На самом деле меня любая мелочь выводит из себя.

Тут есть несколько фотографий Сей Джин и ее компании, сделанных в фотобудке на Таймс-сквер. Над чем они там смеются? И когда я в последний раз смеялась так же легко и беззаботно? Кажется, тогда, когда мы с Сей Джин еще дружили.

Под фотографиями – надписи на корейском. Я могу разобрать только несколько имен. Хе Джи, Сей Джин, Джейхи – а потом вижу свое, И Джун, и под ним – немного текста, который я не в силах понять. Что там написано? Ничего хорошего, это точно. Присматриваюсь к словам, узнаю парочку знаков, но ничего определенного. Наверное, я должна радоваться, что мое имя вообще попало на эту стену. Кто-то думает, что я достаточно хороша. Что я могу превратиться в угрозу. Фотографирую надпись и ухожу в комнату, надеясь разобраться.

Спросить маму я не могу. Не стоит ей об этом знать. К тому же сейчас мы с ней почти не разговариваем. На выходные меня посылают домой, чтобы я набрала нужный вес, – приказ медсестры Конни. Я осторожничаю. Два пальца в рот больше не помогает, так что я принимаю специальные таблетки. Вроде бы с помощью таких худела Лиз. Я снова вешу пятьдесят килограммов, и мне еще повезло, что медсестра не отсылает меня домой навеки. Я намекнула, что мне было тяжело набрать необходимые килограммы. И она была со мной мила. Но мать теперь смотрит так, словно я стеклянная фигурка, готовая упасть со стола и разлететься на миллион осколков. Разговаривать, впрочем, она со мной не собирается. Только раздает приказы.

– Квоны пригласили нас на церковный ужин.

Как удобно, маме приспичило убираться в коридоре у моей спальни именно сейчас. Она практически приказывает мне пойти с ней на ужин. Наверное, ждет, что я закачу глаза, сожму губы или скажу какую-нибудь грубость. После нашего ужина в ресторане она сказала, что больше не потерпит от меня неуважения и, если что, тут же заберет из школы, не дожидаясь весеннего представления. До него осталась всего пара недель – оно пройдет в конце мая. Апрель уже почти закончился. Время летит так быстро. Слишком быстро, ведь я так хотела, чтобы список ролей еще успел измениться.

– Хорошо.

Мне не хочется весь вечер смотреть на то, как Сей Джин липнет к Джейхи. И я боюсь, что разговор зайдет о летней сессии, и тогда мне придется сообщить всем, что мама переводит меня в другую школу – потому что хорошие корейские дети не врут корейским взрослым.

Но я не возражаю, потому что знаю, что мама все равно потащит меня на этот ужин. Я устала ругаться. От всего устала. У меня не осталось сил ни на что. Не хочу сдаваться и слушать тоненький голосок в моей голове, который твердит, что все это происходит потому, что я ничего не ем. Медсестра Конни звонила матери, чтобы поговорить о моем весе, но та пропищала что-то об «американских толстяках» и «корейском типе» и о том, что я полностью здорова. Что я ем столько же, сколько и остальные танцоры. Мама защищает меня перед остальными, но сама следит за мной ястребом. Стоит пойти в туалет, как она тут же встает под дверью и прислушивается.