Дониэль Клейтон - Хрупкие создания

Меня трясет. Кажется, я сейчас упаду.

– Алек, я просто…

– Они пытаются вывести тебя из равновесия. – Он заводит меня в студию, подальше от шепотков и недружелюбных взглядов. – Ты должна быть сильной, Джиджи. Мы все стремимся здесь к высотам, хотим стать самыми лучшими. Ты – уже самая лучшая. Я это знаю. Но ты не должна сдаваться. Не дай им победить.

– Но зачем они это делают, я не понимаю!

Стираю с лица слезы и хочу сказать про фотографии, те самые, но не могу. Алек успокаивающе гладит меня по спине.

– Это Бетт, – шепчу. – Я уверена.

– Что? – Алек тут же разжимает руки.

– Это Бетт. Кто же еще?

– Ну да, иногда бывает драматичной, но она не стала бы ничего такого делать. К тому же Бетт до смерти боится тараканов.

– Ты не веришь мне. – Я снова начинаю плакать.

– Да нет же. Просто я знаю ее, и она действует… иначе. Вот и все. Я тебе верю.

– Она написала то послание на зеркале. И еще кое-что сделала. А ты ее защищаешь!

Сквозь слезы я вижу только его силуэт. Может, Алек по-прежнему любит ее. Наверняка они еще сойдутся. Почему бы иначе он стал принимать ее сторону?

– Она бы такого не сделала, – повторяет он.

О, да она обвела его вокруг пальца! Алек что-то бормочет, но я его не слышу. В ушах грохочет страх, в крови адреналин. Алек снова притягивает меня к себе, хотя я сопротивляюсь.

– Все будет хорошо, – шепчет он куда-то в мои волосы.

Он повторяет эти слова снова и снова, но у меня не получается в них поверить.

На обеде в столовой все вокруг шепчутся. У меня все еще горят щеки, но я делаю вид, что внимательно читаю учебник английского и мне нравится резиновый вкус цыпленка на тарелке. В такие моменты я особенно сильно скучаю по маминой готовке для балерин: отварная капуста с красным чили, черный горошек с крошечной порцией мяса (индейка, конечно), обжаренная в оливковом масле, муке и панировке курица, куча зелени на пару.

Сегодня даже сообщения от Алека не перекрывают мою тоску по дому. Я хочу поговорить с родителями. Рассказать им о том, что происходит. Но я не смею. Мама и так хочет забрать меня отсюда. Если бы она обо всем узнала, то сразу бы увезла меня из Нью-Йорка.

Одна из девочек из шестой группы смеется, глядя в мою сторону, и я слышу, как они обсуждают мой нервный срыв в коридоре. Хочется кричать, но вместо этого я встаю из-за стола и спокойно ухожу. Это не на них я должна злиться. Пора бы встретиться лицом к лицу с той, на кого я злиться должна.

Спускаюсь на лифте на второй этаж, потом на первый, ищу ее в каждой студии, пока не нахожу в зале «Д», в самом центре. Она тренирует пируэты.

– Бетт? – произношу я резко, открывая дверь.

Нет нужды притворяться, что я пришла сюда спокойно, по-приятельски поговорить. Мы обе знаем, в чем она виновата. Пора ее остановить.

– Нам нужно поговорить. – Чувствую себя кем-то другим. Какой-то другой Жизель, которая не боится Бетт.

– О чем? – Она не шевелит и мускулом, остается в пятой позиции. Только морщит нос, как будто учуяла что-то неприятное. Например, меня.

Я выпрямляю спину и опускаю плечи, словно у меня за спиной вдруг выросла пара тяжелых крыльев.

– Ты сделала кое-что ужасное. Несколько раз.

– Я сделала что-то ужасное? – Бетт поворачивается ко мне. Глаза ее сужены, но лицо спокойно.

– То послание на зеркале. Фотография со мной и Анри в Свете. Голые фото на Валентинов день. И это отвратительное печенье. Ах да, а еще медицинская справка. Ты украла документ из офиса медсестры Конни.

– Фото? Справка? Печенье? – Она произносит это таким тоном, словно мы обсуждаем лепреконов и единорогов – выдуманные вещи. – Что ты несешь? – выплевывает она.

– Ладно тебе. Я знаю, что ты меня ненавидишь.

– Вот это новости. Потому что я тебя не ненавижу.

– Тогда зачем ты все это делаешь? И ведь с самого начала. Издеваешься надо мной.

Ее спокойствие только усиливает мой гнев.

– «Издеваешься надо мной». – Бетт передразнивает меня, словно мы в детском саду и она сломала все мои цветные карандаши. – Я ничего не знаю ни о справке, ни о фото. О печенье слышала, но это не я. Терпеть не могу тараканов. Но хорошо. Да. Остальное – зеркало, фото с Анри… Это все я. Хотела напомнить тебе, кому на самом деле принадлежит Алек. И школа тоже. Но тебе досталась роль феи Драже. А потом и Жизель. Так что не надо завидовать. Ты победила. Не стоит беспокоиться на мой счет. – Ее голос звучит устало.

– Что, вот так просто? – Мой собственный голос дрожит. Руки тоже. – Ты можешь творить все что угодно, потому что у тебя выдался плохой год? Можешь издеваться надо мной, потому что я тебе не нравлюсь? И потому что я нравлюсь Алеку? Нельзя так дерьмово со мной поступать!

Я и не знала, что умею ругаться. Бетт вздыхает, словно я нашкодивший ребенок, смотрит на свое отражение и выдает:

– И что ты собираешься делать? Натравить на меня свое гетто? Избить, чтобы получить ответы?

В моих глазах – буря. Я в жизни никого не била – и никто не бил меня, – но сейчас я очень хочу ее ударить. Так, чтобы от моей руки на ее коже остался след. Слово «гетто» звенит во мне. Хочу прокричать, что никогда не была в гетто. Сердце, кажется, вот-вот остановится – трепещет, как крылья колибри.

– Прекрати сходить с ума, – говорит Бетт.

Я делаю пару глубоких вдохов и внезапно чувствую, что я выше всего этого. Я – настоящая балерина. И у меня все под контролем.

Бетт ухмыляется, будто этот раунд остался за ней. Я достаю из сумки фотографии и бросаю их на пол. Фотографии ее груди, бедер, рук Алека на ней, его довольного взгляда в камеру усеивают зал. Она тут же узнает их.

– Где ты их взяла? Ты рылась в моих вещах? Это личное.

– Прекрати сходить с ума, Бетт, – передразниваю ее.

Она бросается подбирать фотографии, но я отпинываю их подальше.

– Попробуй сказать, что это не ты. У меня есть еще.

И я ухожу, оставляя ее ползать по полу.

Я две недели провела дома, чтобы меня не доставали обвинениями в издевательствах над Джиджи. Коменданты слышали, как она орала. Немного поднажали – и вот она уже рассказывает обо всех шуточках, которые над ней сыграли. Это главная тема последних полутора недель. До сих пор понять не могу, кто подкинул ей мои фотки с Алеком, я ведь храню их в комнате. Элеанор тогда гуляла со мной. О них знал только Уилл. Конечно, теперь он меня ненавидит, но когда-то мы были близки – как брат и сестра. Неужели он бы так поступил со мной? С Алеком?

Нам всем пришлось разговаривать со школьным психологом и комендантами насчет хулиганства. Уж лучше я буду иметь дело с самой большой задирой в моей жизни – моей мамой, – чем со всеми ними. А ведь хуже всего она ведет себя на семейных праздниках. И сейчас как раз Пасха.

Зал для танцев в доме обустроили, когда мне исполнилось двенадцать. Часть подвала увешали зеркалами, постелили на пол специальное покрытие, установили станок и несколько потолочных вентиляторов. Так что в выходные дома я не отдыхаю, а занимаюсь. Всегда. И теперь со мной нет Алека, на которого можно было отвлечься. Никаких прикосновений и украденных поцелуев в комнате с зеркалами. Эти моменты помогали мне пережить ужасные воспоминания обо всех тех часах, что я проводила в подвале, но без него они снова обрели надо мной власть.