Дониэль Клейтон - Хрупкие создания

– Ты скоро в душ? – кричит Адель, и так я понимаю, что солнце уже садится.

Здесь, внизу, нет окон и нет никакой связи с реальным миром. Даже часов. Адель разрешили не заниматься утром. Она помогает матери с готовкой и пасхальной атмосферой, а меня отправили вниз, чтобы «я не потеряла свою жалкую роль, раз я пролетела с Жизелью».

– Скоро! – кричу в ответ, но уж лучше сломать лодыжку, переусердствовав у станка, чем выйти на семейный ужин и улыбаться. На нем будут мои бабушка и дедушка, все мои ужасные двоюродные братья и сестры из Джерси и Коннектикута и, конечно, весь клан Лукасов. Я умоляла маму не приглашать их, ведь мы с Алеком разошлись, и теперь он влюблен в другую.

– И кто в этом виноват? – спросила мать.

– А кто виноват в том, что отец от нас ушел? – выпалила я в ответ.

Адель вскрикнула, как мышь, на которую наступили. Да я и сама задохнулась от этих слов: такое частенько случалось, когда мысли, о которых следовало промолчать, сами рвались с моего языка. Я привыкла, что могу быть жестокой в школе, и забыла, что дома так лучше не поступать.

Мать не ударила меня, но явно этого хотела. Вместо этого она промаршировала в кухню, в «алкогольный закуток» – там никто не ел, а она складировала в нем выпивку. Это самое худшее, что мать может сделать, – показать, что напивается именно из-за моего поведения.

– Молодец, Бетт. – Адель поморщилась. – Завязывай с таблетками. У нас уже есть пьяница в семье, нам не нужна еще и наркоманка.

И тогда я ушла вниз. Мать и так бы меня выпроводила, но я скорее буду тренироваться до изнеможения, чем иметь дело с моей пьяной злой матерью.

Тренькает телефон – уже восьмой раз за утро. Это Анри без конца строчит сообщения – наверняка с просьбами о перепихоне. Но я больше не совершу подобной ошибки. Предпочту помереть здесь от изнеможения. К тому же не думаю, что он в самом деле кому-то что-нибудь расскажет. Он уже распробовал меня и стал частью команды Бетт. Надеюсь.

Тренирую равновесие на цыпочках, прежде чем пойти в комнату и открыть шкаф, полный одежды, которая все равно не заставит Алека снова меня полюбить. Несмотря на предостережение Адель, глотаю маленькую таблетку, завязываю ленты на пуантах и натягиваю гольфы на колени. Прошлым вечером я прикладывала к ним лед, но они все равно болят после долгих часов тренировок. Обычно я не обращаю на это внимания. Но старая травма дала о себе знать, и я не могу понять, отвлекает ли меня физическая боль или воспоминания о ней.

Никто не знает о моем колене, кроме мистера К., который и заметил, как я стараюсь его не нагружать. Я была тогда на индивидуальном с ним уроке, в прошлом году, и он дотронулся до кожи над моей коленкой пальцем, который поцеловал. И я тут же соврала, что мне слегка полегчало.

Но сегодня колено гудит от боли – кажется, она вот-вот прорвет колготки и под ее тяжестью я упаду и не смогу подняться. Может, это все психосоматика. Пытаюсь разглядеть в своем отражении признаки безумия. Я выгляжу напуганной, но не безумной. Значит, мне действительно больно.

Боль – это лишний вес. Очередная мудрость от Адель.

Она приходила ко мне в больницу, в то Рождество, когда от нас ушел отец, и показала мне шрам под волосами, который я никогда не замечала. Она ударилась головой, когда только-только начала заниматься в балетной школе.

Не знаю, что и думать обо всем этом, но боль становится почти невыносимой, когда я наконец поднимаюсь на цыпочки. Танцевать я в таком состоянии не смогу. И я сажусь на пол, чтобы размяться, но вместо этого тону в воспоминаниях.

Отец ушел без предупреждения, и мать, которая всегда любила балет и тот факт, что мы с Адель делали в танцах успехи, вдруг перенесла свое увлечение на новый уровень. Она с нас не слезала. На Адель это почти никак не сказалось: она была в идеальной форме и танцевала уже давно, чтобы обрести способность справляться с маминым напором даже на праздниках. Мне же было двенадцать, я еще только становилась девушкой, готовилась превратиться из маленького херувима в Клару из «Щелкунчика». В школе следили за всеми моими приемами пищи и репетициями. Каждая растяжка, каждый прыжок, каждое новое умение отмечали Морки и другие учителя. Мама не знала правил. Ей дела не было до того, как именно девочка проходит через свое взросление. Вечерами она плакала об отце в большой спальне, а я пыталась затащить ее в свою комнату, чтобы посмотреть старые мюзиклы на экране компьютера. Днем она пила белое вино и издевалась надо мной.

Сейчас я лежу на спине и подтягиваю ногу к лицу. Аккуратно сгибаю ее, и на этот раз боль приятная. Я не позволяю себе впасть в истерику. Пальцы трясутся. Мне нельзя было нырять в воспоминания.

В то Рождество я голодала. Мама опустошила холодильник, оставила только яблоки и зелень. По утрам она кормила меня яйцом и половиной британского маффина, но потом я могла позволить себе только кофе, зелень и энергетический батончик на ужин, если ей лень было варить куриную грудку. Она морила меня голодом и заставляла тренироваться – гораздо больше, чем в школе. Энергии не хватало.

Все повторилось и на Пасху: она заперла меня здесь, в подвале, на весь день. Бывало, меня тренировала здесь Адель, иногда – учительница на пенсии. Уже тогда я знала о своем теле все. Знала, когда нужно потянуться больше, когда стоит сделать паузу, а когда – жать до упора. Но мать не верила мне, а я боялась ей возразить. Я ведь была такой маленькой. И она давила на меня и давила, и колено не выдержало, а сама я так ослабела, что подхватила пневмонию. Я провела вторую половину рождественских каникул на больничной койке.

Я была рада даже игле в своей вене, ведь она давала мне необходимое количество глюкозы. Я чувствовала ее холодное, призрачное движение под кожей и думала: «Наконец-то».

Выпрямляю ноги, чтобы сравнить форму коленей. Да, есть небольшая припухлость, но это не страшно. Доктор предупреждал о развитии хронического заболевания, и каждые несколько месяцев я подмечала новый оттенок боли.

Так больно мне не было давно. Но в праздники, в этой студии, дома, колени словно вспоминают о боли и сами к ней стремятся.

Узнаю Адель по легким шагам на лестнице. Мамины – скользящие, неуверенные, тяжелые. Адель же ходит как и подобает балерине. Она ступает на цыпочках, словно забыла, как это делают нормальные люди. Я боюсь этого. Боюсь стать как Адель. Боюсь не стать ею. Обе мысли одинаково ужасны.

– Бетт, собирайся уже. – Ее брови взмывают вверх, когда она видит мою ногу. – Ох, милая, опять колено?

Она пристраивается рядом со мной на полу и поднимает мою ногу, как новорожденного младенца. Адель не волнует моя личная жизнь, наша мать, мое разбитое сердце или проблемы в школе. Но до моего тела ей дело есть. Когда мне больно, она всегда рядом и пытается сделать все, чтобы мне стало лучше. Так сестра показывает свою любовь.