Димитр Вылев - Жарынь

Оставив позади несколько холмов, он спустился в долину. Услышал бормотанье деревьев, пошел на шум и, как бы держась в темноте за канат, выбрался на берег реки и сел на поваленный вяз. Срезал ножом кончик колбасы — тихо поплыл запах тмина — и принялся жевать сухое мясо, запивая каждый кусок добрым глотком вина. Наелся, повесил оставшиеся колбасы и бутыль на ветку, сбросил полушубок, пиджак и побрел к подножию холмов. Встал в темноте лицом к Ерусалимскому и прикинул, что в эту ночь должен сделать двадцать километров в четыре круга: вдоль холмов, поперек низины, по реке и обратно к вязу со снедью. Он пошел в темноту, не обращая внимания на погоду, отдавшись ощущению холода, тепла, влаги; шагал, слившись с природой, отмечая смену температуры. Делая четвертый круг, он ступал по влажной земле в уже редеющей темноте и заново перебирал в уме свое ночное путешествие. У подножия холмов его обдало жаром. Он догадался, что пересек гирло крутого дола, и, возбужденный, вернулся, угадывая местоположение пропасти по теплой струе воздуха. Минутный порыв ветра воскресил в памяти скрип каравана, предводимого Карталкой, грохот платформы старого Отчева, Петра Налбантова и Булкина. Ему пришло в голову, что дол, некогда служивший для спасения народа, станет котельной долины. Потом, уже возвращаясь, посреди долины он почувствовал, что жар долетает и туда, только слабее.

— Примется персик, — сказал он себе, устало подходя к вязу в слегка порозовевшем воздухе.

Он с минуту выждал, пока тело остынет: улегся по левую сторону от вяза на пиджак, укрылся полушубком, зажмурил левый глаз, обращенный к реке, сквозь ресницы увидел темную шапку на этом ее берегу. Потом шапка исчезла, и в поле его зрения оказались репейник, две земные пчелы, капля росы, полоска света с робким пением птиц; тут он понял, что уже давно рассвело, выходит, он сам не заметил, как проспал несколько часов.

Легенда об улыбке Маджурина вряд ли умрет когда-нибудь на юге. Рука об руку с ней ходит и легенда о шубе. Если вы попадете на юг и спросите:

— Шуба есть? — вас проводят к старичку Оклову, и в его хронике вы прочтете:

Через две недели после того, как Христо засмеялся, стоя на холме у села Гердел, он женился на Стане, и хотя повеселел, ненависть еще долго не отпускала его. Он отслужил два года в армии — строил укрепления в районе Искидяр — и вернулся к жене гол как сокол. Родителей уже не было на свете. Братья успели раскромсать землицу и ждали его со страхом. Он послал их к такой-то матери и пошел скитаться с артелью каменщиков. Месил известь, таскал кирпич, лелеял надежду на то, что сумеет отложить лев-другой и купить себе двор, клочок земли, построить дом. Он стыдился своей прежней злости, но и кротость была ему противна.

— Еще трусом станут считать, — говаривал он в корчме. — Быть добрым человеком неплохо, но если из нас масло жмут, а мы помалкиваем, такая доброта ломаного гроша не стоит. Меня ударишь — я укушу. Не стану ждать, пока мне шею накостыляют. Я первый бью, лучше прослыть разбойником, чем размазней.

Стоило ему услышать стук молотилки, веялки, дорожного катка, как сердце у него замирало. Но в карманах у Маджурина было пусто, и никто из машинистов, которых по югу развелось хоть пруд пруди, не хотел брать его в соартельщики. Это толкало его то на веселые, то на злые шутки. Бывало, смастерит парашют и ну прыгать с крыши. Или примется делать воздушных змеев, громадных, с длиннющими хвостами, и запускать на них в небо котят. То подменит соседу собаку другой, той же породы, и пес утром с лаем набрасывается на «хозяина». То начнет пугать тех, кто строит дома: месит себе человек глину во дворе, а Христо сверху, с крыши, бормочет чужим голосом: дескать, рассыльный из общины ищет собственника, который строит дом без разрешения. Несчастный прячется за стену. Маджурин пошвыривает сверху куски кирпича, а тот терпит и не смеет носа показать. Ему нравилось пугать людей и потом их исцелять — он «выливал переполох» за мизерное вознаграждение. Или, скажем, обтесывает человек балку, а Маджурин, по-кошачьи бесшумно подкравшись на цыпочках, завопит не своим голосом, как кричат, увидев бешеную собаку или горящий дом, и человек в испуге поранит ногу.

По югу он получил известность человека никчемного. Мужики сговорились и решили темной ночью свернуть ему голову. Маджурка испугалась, пошла на поклон к старикам, что сиживали на бревне у школы. Старичок Оклов снял шляпу и, глядя на ее проложенные терпеливостью морщины, задумался, надвинул на глаза белые дуги бровей. Он молчал минуту-другую, чувствуя, что старческая мудрость греет молодую женщину надеждой.

— Красивая ты, Стана, — промолвил старик; в сморщенной шее застрял стон, а в глазах застыли капли влаги.

— Ты, дед, не реви, а дай совет молодице, — подзадорили его старики.

— Мне, как увижу красоту, всегда плакать хочется, поскольку красивых людей мало, — ответил Оклов. — Взгляните на ее морщины! В них нет уродства, молодка за добро страдает!

Острый подбородок Оклова задрожал.

— Что головой качаешь?

— Вам какое дело? Когда я вижу несправедливость, в организме начинаются химические реакции, трясет всего. Что, разве не так?

— Тебя, дед, от старости трясет.

— Пускай, пускай, — согласился Оклов. — Значит, достоинство мое живо, и могу с нашей Станой умом поделиться. Слушай, Станка, слушай, милая, есть средство обуздать и самую буйную голову. Пускай Христо Маджурин узнает страх возмездия. Пускай узнает, что нужно мстить честно. Нечистая месть делает из человека коровью лепешку. Страх бывает разный: один — от злобы, а другой — от возмездия. Один вредит человеку, другой его исцеляет. На земле больше нездорового страха, вот что жалко.

Стана Маджурка начала зазывать в дом гостей — тех самых мужиков, что грозились подкараулить мужа. Через месяц-другой им так понравились ее угощения, что они стали смущенно просить:

— Слушай, Стана, ты бы резала ломти потоньше да нас потчевала поменьше. Мы не затем приходим, чтобы вас объедать.

Провожая гостей, Маджурин лез в драку: дескать, гостям, которые в чужом доме распоряжаться хотят, полагается по шее. Маджурка подучила одного из гостей попугать мужа, сторицей воздать ему за все страхи. Однажды мужиков в поле застал проливной дождь, они спрятались в шалаше. Выждал сосед, пока Маджурин уснул на топчане, плеснул ему в рот воды и кричит: «Наводнение!» Маджурин чуть не захлебнулся, со всех ног помчался домой в ливень. Так пришел к нему страх возмездия. В войну зыбились в богачи яничане Асаров, Перо и Марчев. Открыли паровую мельницу, деньги лопатой гребли. Прибрали к рукам кусок запущенной земли в верхнем течении Бандерицы и стали искать голодранца побойчее, чтобы сдать участок в аренду. Маджурин согласился, но при условии, что богатые хозяева купят трактор. Однако он испугался, как бы они не отступились от своего слова, перестал ходить в корчму, к родне и приятелям глаз не казал. Тогда начался его первый пост, который, по словам старичка Оклова, служит предвестником «желтой лихорадки». Асаров, Перо и Марчев сдали ему землю в аренду. Он перебрался с женой и тремя дочерьми в хатку, стоявшую в верховье Бандерицы. Хозяева купили трактор марки «диринг»; один машинист молотилки научил его управлять машиной — Маджурин отдал ему за это трех коз. В первую же осень он поднял целину. Потом пошло: Маджурин пахал, разбивал гряды, растил рассаду и сажал овощи. Летом торговал ими в окрестных селах. Разжился, купил двух коров, двор с землей на каменистом склоне у околицы села. Поставил дом из необожженного кирпича. Пахал и свою полоску, сеял, снимал с нее по десять крестцов пшеницы, по пять — ячменя, по двести крынок кукурузы, сотне килограммов фасоли, из семян подсолнуха давил по два бидона масла. Двор был такой крутой, что только сядь — и поползешь вниз, как с ледяной коры; и ток был не круглый, как у всех, а длинный, во время обмолота скотина в упряжке ходила не по кругу, а прямо, хозяин же рукой подправлял валик, чтобы катился по снопам. Впрягал он больше коров, а бычков, как вырастут, приучал к работе в поле и потом продавал в окрестные села. Спустя некоторое время в юге развелось немало парных упряжек, прозванных «маджурскими». В тех местах на сто пар можно было найти одну дружную упряжку. А все «маджурские» тянули дружно. Так и шла жизнь: Асаров, Перо и Марчев похлопывали его по коленке, кмет ставил его в пример всему югу, а поп готовился отслужить молебен в его честь. Маджурин крепко встал на ноги и уже не боялся, что его сгонят с арендованного огорода. Зато стал опасаться, что попадет в подлизы. Решил отказаться от поста и перейти к естественной жизни.