Игорь Болгарин - Обратной дороги нет [сборник]

– Завалить бы его, – прошептал Левушкин.

Мотоциклисты ехали не спеша, рассматривая дорогу. Над ними плыл ствол крупнокалиберного пулемета, установленного в башне «даймлера».

Грохот броневика сотрясал землю. Колыхались ряды касок в грузовиках. Бертолет взялся за шатун велосипедной зубчатки и что есть силы рванул его. Зубчатое колесо пришло в движение, и зажужжало, вращаясь, магнето.

Но взрыва не последовало. Переваливаясь, броневик преодолевал низменный участок, где был заложен фугас.

– Ну чего ты! – взмолился Левушкин.

– Крути! – крикнул ему Бертолет и тонкими дрожащими пальцами прижал к магнето отошедшую проволоку. – Говорил же, без паяльника…

Левушкин, перекосив лицо, привстал, забыв об осторожности, и бешено закрутил зубчатку.

Облако земли встало над колонной и закрыло ее, пошатнулась, побежала куда-то земля, дохнуло огнем, и Левушкина отбросило в сторону, вырвав из его рук подрывную машинку. Разведчик приподнялся, ошалело глядя на подползавшего к нему Бертолета. У обоих были черные, в ссадинах лица.

– Пошли, – простонал подрывник, выплевывая песок и траву.

Падая, задыхаясь, они взобрались на пригорок. Оглянулись. Левушкин протер запорошенные песком глаза, раскрыл рот и в восторженном порыве хлопнул Бертолета по вихрастому затылку.

– Даровитый ты парень, – прошептал он, не отрывая глаз от лощины, взбухавшей черным дымом. – Вроде мешком пришибленный, а даровитый… Вот девки, наверно, за это и любят, – добавил он неуверенно. – Они чуют…

– Пошли, пока фрицы не опомнились, – потянул его за рукав Бертолет. – Чего там смотреть… Удовольствия мало.

Наплавной мост из колышущихся бревен, тонкий и прямой, вел к тому берегу.

Крещотские мастера, тревожно поглядывая на косо выгибающуюся под ветром полосу дыма, укладывали между крупными комлями жерди, чтобы не сбились телеги.

– Спасибо, сплавщички! – крикнул Левушкин. – И дуйте кто куда. У кого ноги слабые, возьмите там бричку. И побыстрей!.. Думаю, свидимся еще!

Он подхватил под уздцы первую пароконную упряжку и вывел ее к мосту.

Лошади упирались, они боялись колышущегося настила, но сзади подталкивали телегу Андреев и Бертолет, и упряжка взобралась на бревна.

Настил дышал, он ходил волнами, оседал под тяжестью лошадей и телеги, через несколько метров колеса уже глубоко ушли в воду и прыгали на горбатых комлях, поднимая брызги.

– Счастливого пути, будьте любезны! – крикнул с обрыва Стяжонок и исчез вместе с бричкой и сплавщиками.

Растворились в лесу крещотские старички и мальцы. За высоким песчаным берегом черной дугой стлался дым.

…Упряжка медленно двигалась по прогибающемуся деревянному полотну. Бревна скакали, как поплавки, под копытами лошадей и колесами, мост играл, но – держался, держался! И упряжка, громыхнув, соскочила с настила в осоку, и лошади, осмелев, почуяв землю, рванули телегу из грязи так, что влажные комья полетели с колес.

И вторая и третья повозки прошли по наплавному мосту, Партизаны вели их, черпая голенищами воду, чертыхаясь и скользя на уходящих в темную речку бревнах.

Когда последняя упряжка прыгнула с горбатых сосновых комлей в осоку, Бертолет с Левушкиным, щелкая кнутами и крича, погнали обоз дальше, за деревья, куда не могли долететь пули преследователей. Андреев же, подхватив топор с телеги, бросился по наплавному мосту обратно.

Опережая застрявшие в лощине грузовики, егеря в касках и пилотках, в полном боевом снаряжении, с бьющимися о бедра коробками противогазов, бежали между соснами к реке. С высокого берега они заметили переправу. Они кричали, показывая руками, и сапоги их, подбитые шипами, гулко топали по земле.

После неожиданного и страшного взрыва фугаса на дороге они были полны ненависти. Одним из первых бежал, неся на плече МГ, как некогда делал это Гонта, огромный егерь, загорелые руки которого торчали из рукавов френча, как из детской курточки.

Под сухоньким стариковским телом Андреева настил не прогибался – только мокрые бревна прыгали в ногах, упругие, как мячи.

Оказавшись под обрывом, на самом краю моста, он несколькими резкими ударами топора перерубил веревки и проволоку, связывающие крайние комли, и настил, подталкиваемый течением, крякнул, заскрипел, стал медленно уходить одним концом от берега. Постепенно обозначилась полоса черной воды, отделившей настил от песчаной кромки под обрывом, куда спешили егеря.

Все круче изгибалась бревенчатая лента под напором реки, и Андреев побежал обратно, высоко подбрасывая ревматические колени и взмахивая руками, чтобы удержать равновесие на скользких бревнах.

На середине реки он остановился, обернулся, увидел каски и пилотки егерей над обрывом… Согнувшись, как будто, опасаясь удара в спину, он еще быстрее пустился по настилу.

Близ низменного берега, поросшего осокой, он снова принялся рубить веревки и провод, часто взмахивая топором и кряхтя при каждом ударе. Он не оглядывался. Он спешил. Но по его фигуре, съежившейся, нарочито невнимательной к тому, высокому, берегу, чувствовалось, что он понимает, как близки егеря.

Раздался треск, скрип, и бревна начали расходиться.

И тут с обрывистого берега равномерно татакнул станкач. Высокий немец, обхватив пулемет своими огромными лапами, дал нескончаемую, веерную очередь по реке, и была в этой очереди вся его злоба и все его бессилие.

Андреев сел на бревно. Словно бы отказали вдруг стариковские ноги. И сидя, закусив губу от боли, уткнувшись бородкой в грудь, среди кипевшей от пуль воды, среди взлетающих фонтанчиками щепок и кусков коры, он продолжал рубить последнюю проволочную нить, соединяющую разошедшиеся звенья настила.

Плотно, глухо ударили пули в брезентовый плащ. Андреев откинулся назад. Пальцы его последней жизненной хваткой вцепились в бревна.

Средняя часть настила оторвалась и, медленно поворачиваясь, как льдина, поплыла по темной реке Сночи. На краю ее, выставив острый клинышек бородки из капюшона, лежал Андреев – потомственный уссурийский казак.

То ли от пуль, то ли от движения крайних бревен тело перевернулось, и из кармана дождевика выпал пузырек, закрытый стеклянной притертой пробочкой с «сердечком».

Все дальше уплывал мост. Лишь несколько куцых плотиков, наподобие мостков для полоскания белья, остались на обоих берегах.

Постепенно пальцы Андреева разжались, и тело тихо, без всплеска, соскользнуло в воду. Остался лишь пузырек с лампадным маслом, средством от «невоенной» болезни – ревматизма.

Левушкин с Бертолетом, оставив обоз в ивняке, бежали через кусты, увязая сапогами в сырой, чавкающей земле.

– Дедок! – кричал Левушкин. – Дедок!

Они выбежали на берег. Река была пуста. Не было ни моста, ни Андреева, только два куцых мостка из бревен напоминали о переправе.