Юлия Друнина - Избранные произведения в 2 томах. Т. 2. Стихотворения 1970–1980; Проза 1966–1979

То ли так глаза твои синеют,
То ли это неба синева?
Может, то не Крым,
А Пиренеи?..
Звон цикад глушит твои слова.

Марево плывет над дальней далью.
Так похоже облако на льва.
Дульцинея…
Дон-Кихот…
Идальго…
Звон цикад глушит твои слова.

Слышишь звон доспехов Дон-Кихота?
Скалы…
Зной…
Кружится голова…
Ты лениво отвечаешь что-то,
Звон цикад глушит твои слова.

Нынче в наших горах синева,
Нынче серое небо в столице.
И кружится моя голова –
А твоя голова не кружится?

Я не шлю телеграммы в Москву,
Не пленяю сияющим Крымом,
Я приехать тебя не зову –
Приезжают без зова к любимым…

Да здравствуют южные зимы!
В них осень с весной пополам.
За месяц январского Крыма
Три лета курортных отдам.

Здесь веришь, что жизнь обратима,
Что годы вдруг двинулись вспять.
Да здравствуют южные зимы! –
Короткая их благодать.

Бежала от морозов – вот беда:
От них, должно быть, никуда не деться.
Сковали землю Крыма холода
И добираются они до сердца.

Я, как могу, со стужею борюсь –
Хожу на лыжах в горы,
А под вечер
Твержу, чтобы согреться, наизусть
Скупые наши, считанные встречи…

Над горою Клементьева
Ветра тревожный рев.
Рядом с легким планером
Тяжелый орел плывет.
Здесь Икаром себя
Вдруг почувствовал Королев,
Полстолетья назад
В безмоторный уйдя полет.

Сколько тем, что когда-то
Мальчишками шли сюда,
Тем девчонкам, которых
Взяла высота в полон?..
Ах, не будем педантами,
Что нам считать года?
Возраст сердца –
Единственный времени эталон…

Над горою Клементьева
Так же ветра ревут,
Как ревели они
Полстолетья тому назад.
Через гору Клементьева
К солнцу пролег маршрут,
Хоть давно с космодромов
Туда корабли летят.

Догола
здесь ветер горы вылизал,
Подступает к морю
невысокий кряж.
До сих пор
отстрелянными гильзами
Мрачно звякает
забытый пляж.

В орудийном грохоте прибоя
Человек
со шрамом у виска
Снова,
снова слышит голос боя,
К ржавым гильзам
тянется рука.

Чаек крикливых стая.
Хмурый морской простор.
Ветер, листву листая,
Осень приносит с гор.

Я в бухте уединенной,
С прошлым наедине.
Проржавленные патроны
Волны выносят мне.

Ввысь, на крутые дали,
Смотрю я из-под руки –
Давно ли здесь отступали
Русские моряки?

От самого Карадага
Они отползали вниз.
Отчаяние с отвагой
В узел морской сплелись.

Они отступали с боем
И раненых волокли.
А море их голубое
Вздыхало внизу, вдали.

И верили свято парни:
За ними с Большой земли
Послала родная армия
На выручку корабли.

Хрипел командир: – Братишки
Давайте-ка задний ход.
Я вижу в тумане вспышки
То наша эскадра бьет.

А в море эскадры этой
Не было и следа –
За Севастополем где-то
Наши дрались суда…

Вздыхали пустынные волны…
Да, может быть, лишь в бою
Мы меряем мерой полной
Великую веру свою.

Великую веру в отчизну,
В поддержку родной земли.
У нас отнимали жизни,
Но веру отнять не могли!

Коктебель в декабре.
Нет туристов, нет гидов,
Нету дам, на жаре
Разомлевших от видов.
И закрыты ларьки,
И на складе буйки,
Только волны идут,
Как на приступ полки.

Коктебель в декабре.
Только снега мельканье,
Только трое десантников,
Вросшие в камень.
Только три моряка,
Обреченно и гордо
Смотрят в страшный декабрь
Сорок первого года.

Мне на пляже сияющем стало тоскливо,
Бойких модниц претит болтовня.
Ветер треплет деревьев зеленые гривы,
Ветер в горы толкает меня.
Пусть в чащобах
Не все обезврежены мины –
Как на фронте, под ноги смотри…
В партизанском лесу, на утесе орлином
Я порою сижу до зари.
Неужели в войну так же цокали белки.
Эдельвейсы купались в росе?..
И отсюда, с вершины, так кажутся мелки
Мне житейские горести все.
Почему я не знаю минуты покоя,
У забот в безнадежном плену?..
А ведь было такое, ведь было такое –
Суету позабыла в войну…
Что ж опять довоенною меркою мерю
Я и радость, и горе теперь?
…Знойный город.
Могила на площади, в сквере –
В партизанское прошлое дверь.
Даты жизни читаю на каменных плитах:
От шестнадцати до двадцати…
Пусть никто не забыт и ничто не забыто –
Мне от чувства вины не уйти.
От невольной вины, что осталась живою,
Что люблю, ненавижу, дышу,
Под дождем с непокрытой брожу головою,
Чайкам хлеб, улыбаясь, крошу.
Потому мне, должно быть,
На пляже тоскливо,
Бойких модниц претит болтовня.

Ветер треплет деревьев зеленые гривы,
Ветер в горы толкает меня…

Хочу, чтоб как можно спокойней и суше
Рассказ мой о сверстницах был…
Четырнадцать школьниц –
Певуний, болтушек
В глубокий забросили тыл.

Когда они прыгали вниз с самолета
В январском продрогшем Крыму,
«Ой, мамочка!» –
Тоненько выдохнул кто-то
В пустую свистящую тьму.

Не смог побелевший пилот почему-то
Сознанье вины превозмочь…
А три парашюта, а три парашюта
Совсем не раскрылись в ту ночь…

Оставшихся ливня укрыла завеса,
И несколько суток подряд
В тревожной пустыне враждебного леса
Они свой искали отряд.

Случалось потом с партизанками всяко:
Порою в крови и пыли
Ползли на опухших коленях в атаку –
От голода встать не могли.

И я понимаю, что в эти минуты
Могла партизанкам помочь
Лишь память о девушках, чьи парашюты
Совсем не раскрылись в ту ночь…

Бессмысленной гибели нету на свете –
Сквозь годы, сквозь тучи беды
Поныне подругам, что выжили, светят
Три тихо сгоревших звезды…

Такая тишь, такая в сквере тишь,
Что слышно, как старик вздыхает тяжко.
И обнял деда за ногу малыш,
Верней, не за ногу – за деревяшку.
Он так стоять, наверное, привык,
Глазеет он, как, наклонившись низко,
Рододендроны влажные старик
Кладет неловко возле обелиска –
Рододендроны с партизанских гор…
Там не был он еще с военных пор,
Ему цветы приносят пионеры,
Чьи горны заливаются у сквера.