Александр Мелихов - Тризна

И вот он лауреат, основоположник новой казахской литературы. А я кто? Кто я теперь, я Вечный Жид отныне, я Агасфер, Летучий я Голландец…

Мне в натуре стало ужасно грустно: я ушел к победителям и сделался каким-то опереточным индейцем. Что такое доктор технических наук? Их тысячи! А он остался со своим народом и вошел в историю. Основоположник новой литературы – это тебе не хрен собачий!

А я ведь на роль эталонного нового казаха подхожу куда лучше: я ведь принадлежу к «воинам» – узколицым, горбоносым… А он к «судьям»– широколицым, с круглыми мягкими носами…

Но за боевыми его качествами мне не угнаться. Мы сидели рядом на очередном банкете, и он был очень вальяжен, настоящий аксакал. А зала была не то чтобы очень роскошная, но ужасно элегантная, никак не верилось, что я в родном Лениносранске. Какие-то современные скульптуры в духе Генри Мура, гигантские икебаны, причудливые линии, мотивы каменного саксаула…

И народ красивый, раскованный… И меню на казахском и на английском…

И тут до меня начало доходить, что мы, казахи, не успели избавиться от второсортности по отношению к русским, как добровольно устремились за новой второсортностью по отношению к американцам. Для которых мы просто не существуем. Меня самого они принимали за индейца, а один английский еврей, Саша, что ли, Коэн снял довольно потешный фильм, как он катается по всем Штатам и выдает себя за корреспондента казахского тиви. Рассказывает янкам невообразимую ахинею, что в Казахстане рубят головы гомикам, что казахские ученые открыли, будто у женщин мозги, как у белки… Возит с собой в чемодане живую курицу, угощает сыром из женского молока… А за казахский язык выдает чуть ли не иврит… А сам Казахстан снимает, кажется, в Румынии…

И все это глотается! До такой степени всем на нас начхать: что-то этакое диковинное – и хватит с нас. Я еще в самолете обратил внимание: на пакетике с солью написано сначала по-казахски «туз», потом по-английски «солт» и только потом по-русски «соль». Почему английское слово впереди русского? А на уличных табличках вообще: повыше «кошеси», пониже «стрит», а русской улицы вообще нет. Почему? Английский главнее? Да. Так именно поэтому его и надо притормаживать. А не пропускать вперед.

Русские нам уже не опасны, они нас уже не поглотят – в культурном смысле. Они теперь сами второсортные. И значит, нам нужно с ними объединяться. Вообще нужен новый интернационал – второсортные против первосортных. А уж русским объединиться с казахами сам бог велел – только хватит вам из себя строить старших братьев: мы их ссать научили стоя, они без нас за юрту срать бегали…

Может, и бегали, но больше не бегаем. Вам хватит напоминать о ваших благодеяниях, а нам хватит поминать о ваших злодеяниях. О жертвах скорбеть, себя не забывая. Как мы скорбим о наших собственных близких. А не протаскивать месть под видом скорби. Властолюбцы на это большие мастера – сострадание превращать в оружие. А мы должны все ужасы подавать как общую трагедию, как общее безумие. Ведь автор романа «Дочь» начинал как добрый одаренный пацан. А потом хвастался расстрелом. Пациентам общего дурдома не пристало кичиться, у кого обострение протекало в более мягкой форме. Пора объединиться против общего врага, против нашей общей исторической второсортности. Может, даже вспомнить, что мы когда-то были улусами в общей империи.

Я уже к тому времени хорошо принял – настоящий, кстати, шведский «Абсолют» – и попытался что-то втолковать земляку-основоположнику. Но он чуть услышал слово «второсортность», как тут же окаменел: я никогда себя второсортным не считал! И отключил связь.

Ладно, думаю, ты основоположник, но и я могу сделаться основоположником. Для собственной работы я уже не гожусь, а раскрутить какой-нибудь местный фронтирчик, собирать способных ребят и выводить их хотя бы на уровень нашего «Интеграла» мне вполне по силам. И Мохов наверняка поддержит – не палестинцев учить, а казахов. И превращать их в своих друзей. (Он, кстати, и поддержал.)

На этом же банкете присутствовал и министр, который меня награждал. Разумеется, его окружали какие-то прилипалы, но, к чести его или моей, он сразу их раздвинул, когда увидел, что я к нему приближаюсь со своим бокалом кьянти. Про второсортность я уже не заикался, а в остальном он был сама предупредительность. Конечно, Россия для них очень важный партнер. И научное сотрудничество – это было бы прекрасно. Если у меня возникнет желание у них поработать, так милости просим, это было бы для них большой честью – и все это с невероятной проникновенностью. У них вообще есть программа возвращения соотечественников, можно было бы для меня открыть специальную кафедру. Или даже небольшой институт. Для начала. А там как пойдет.

Институт – для родоначальничества это идеально: наверняка после смерти ему присвоят мое имя. «Интегралу» же наверняка присвоят имя Обломова. Но я решил сначала семестрик-другой почитать лекции, прозондировать кадровый состав, ресурсы, инфраструктуру, а потом уже…

На прощанье мой земляк, как уже состоявшийся основоположник начинающему, подарил мне раритетное московское издание его эпопеи с размытым чернильным штампом изъятия из библиотеки, что-то типа «Перед прочтением сжечь». Но неведомая библиотекарша сохранила томище от костра с риском самой угодить на костер.

Я начал читать сразу же по возвращении в свой яйцевидный отель, хотя уже был вымотан до предела, да к тому же и принял внутрь изрядно, хоть и при шикарной закуске. Налегал, кстати, из сентиментальных чувств по-прежнему на конину. И на книгу налег тоже в полной размягченности – припал, так сказать, к истокам. И это оказалось невероятное барахло.

Штамп на штампе. Все джигиты стройные и плечистые, у всех девушек смех, как колокольчик. Все ханы гордые и жестокие, одного от другого мама родная не отличит. Все жырау старые и мудрые – я, кстати, так и не понял, чем отличается жырау от акына. Тем более что из века в век жырау твердит хану одно и то же: не презирай черную кость, вы дети одного народа. Как, возмущается хан, я и эти мамбеты – братья?!. Да, говорит жырау и исполняет такую песню, что у хана катятся слезы. И он прощает аул, уже приготовленный к вырубке. В каждой части имеются еще и клоны верных слуг, добрых мамаш, мудрых аксакалов…

Я только в самолете начал приходить в себя. И вот из-за такой, думаю, белиберды мой земляк бросал вызов, терял карьеру… И становился основоположником…

Но где-то над бывшим Казанским ханством я подумал: а что такого, многие основоположники были не лучше. Кто сейчас читает какого-нибудь Тредьяковского, но в истории русской литературы он останется. А тогда и я могу остаться в истории казахской техники – как какой-нибудь Можайский, которого знают только в России.