Владимир Высоцкий - Песни и стихи. Том 2

Было в замалчивании Высоцкого-поэта нечто иезуитское. Дескать, никакой он не поэт, а песенник.

Однако, была ещё одна, кроме «Метрополя» прижизненная публикация стихов Высоцкого. Живёт в Ленинграде Артур Н., один из многочисленных «высоцковедов» — «высоцкоманов». Артур не только собирает песни Высоцкого (в разных вариантах-редакциях, с разных концертов), но и перепечатывает их. В двух экземплярах. Один — себе, другой — Высоцкому. Поэт абсолютно доверял этим публикациям; многие старые свои песни он через мого лет напел по-другому — сборники Артура были единственным источником для уточнения текстов. Интересная деталь: Артуру никогда не удавалось получить автограф Высоцкого на «издательских» экземплярах сборников. «Это ж — самиздат, — серьёзно заявлял автор, — вот свой портретик могу подписать».

Как относился он к эмиграции? «За» — но больше потому, что начальство «против». Причин выезда многих своих знакомых откровенно не понимал. («А ты-то, ты-то, что ЗДЕСЬ делаешь?» — спросил в прошлом году после бостонского концерта у своего московского друга). Сам, конечно, никогда бы не уехал. Хотя… Кто сейчас может говорить об этом с уверенностью?

Не успел дожить, а допеть? «В гости к Богу не бывает опозданий!..».

Михаил Орлов

«Новый Американец»

Бостон

19–26 августа 1980 г.

Несколько лет назад наш театр был на гастролях в Набережных Челнах. Кроме спектаклей мы давали концерты. Обычно на такие концерты собирался весь город. Ждали выступления Высоцкого. И он пел. Мне нравится, когда поёт Володя. Некоторые его песни я очень люблю, а есть такие, которые совсем не принимаю, а может быть, не понимаю. Например: «Я не люблю, когда стреляют в спину, а также против выстрела в упор…». Мы стояли за кулисами, слушали эту песню, и я сказала, что не люблю, когда о таких очевидных вещах громко говорят. На что мне один наш актёр, обернувшись, моментально ответил: «Да, но то, что не любит Высоцкий, слушает весь город, затаив дыхание, а то, что не любишь ты, никого не интересует…»

Алла ДЕМИДОВА

Из книги «Вторая реальность»

«Искусство», 1980

Не стало Высоцкого. Остались песни Высоцкого, но не стало главной его песни, не стало Песни песен — не стало самого Владимира Высоцкого.

Четырнадцать лет назад, в Одессе, я сказал ему: «Так петь нельзя, вы вкладываете слишком много сердца. Поберегите себя». Он махнул рукой: «Мне двадцать девять лет. Двадцать девять».

В прошлом году в Нью-Йорке, в Квинсе, я сказал ему: «Так петь нельзя — ты вкладываешь слишком много сердца. Побереги себя: тебе не двадцать девять». Он махнул рукой: «Я двужильный».

Он был двужильный, но сердце у него было одно, и это сердце не выдержало.

Плачьте, люди: не стало Владимира Высоцкого!

Летом шестьдесят шестого года в Одессе снимался «Золотой телёнок». Режиссёр Михаил Швейцер сказал: у Высоцкого медальный профиль. Люди думают, что они знают Высоцкого. Они не знают настоящего Высоцкого, даже на Таганке не знают.

В гостинице «Аркадия» — Высоцкий только что ушёл, он пел шесть часов без перерыва, с десяти вечера до трёх ночи, в номере были все свои, режиссёр Соня Милькина, режиссёр Петя Тодоровский, Серёжа Юрский, Светлана Старикова — на балконе, обращённом к Ново-Аркадийской дороге. Михаил Швейцер смотрел в ночное небо и вспоминал: я прикидывал актёров на Бендера. Сначала их было много, слишком много. Потом осталось трое: Владимир Высоцкий, Михаил Водяной, Сергей Юрский. Потом остался один: Сергей Юрский. Я выбрал Юрского. Для Остапа Бендера Высоцкий слишком драматичен.

Швейцер задумался и добавил: не только как актёр драматичен, как человек — драматичен.

В семьдесят пятом году, на генеральной репетиции «Вишнёвого сада», на Таганке, в последний раз я видел Высоцкого на сцене. Он играл Ермолая Лопахина, русского купца: «Напоминаю вам, господа: двадцать второго августа будет продаваться вишнёвый сад. Думайте об этом!.. Думайте!..» Боже, сколько боли было в его словах: боли за других.

Это было во втором действии. А в следующем, третьем действии, с гитарой, хмельной от счастья, от торжества, он метался по сцене и хохотал: «Я купил! Погодите, господа, сделайте милость, у меня в голове помутилось, говорить не могу… Вишнёвый сад теперь мой! Мой! Боже мой, Господи, вишнёвый сад мой!». Потом он закричал хриплым своим голосом: «Скажите мне, что я пьян, не в своём уме, что всё это мне представляется!» На миг остановился, посмотрел безумными глазами, опять закричал так, что люди съёжились в своих креслах: «Не смейтесь надо мной!» — и затопал ногами.

Это был апогей: он купил имение, где отец и дед были рабами, где их не пускали даже в кухню. Мир принадлежал ему: «Пускай всё, как я желаю!». Но Ермолай Лопахин не желал. Не мог желать.

В Квинсе после концерта он увёл меня в сторону и сказал: «Здесь полно сексотов. Знаешь, Феликса сняли. Падлы!». Феликс Дашков — капитан черноморского лайнера — наш общий друг. В 75-ом году, летом, я получил телеграмму от обоих. Из Касабланки: «Любим. Обнимаем. До встречи». Встречи не было: я подал на выезд. Я уехал через год, но тогда я не знал, что понадобится год, даже больше года.

В Квинс-колледже я дал ему книжку своих одесских рассказов «Большое солнце Одессы» и спросил, как надписать: Одесса, Москва, Нью-Йорк? Он сказал: Нью-Йорк. И добавил: «У меня два дома — в Москве и в Париже. Книга будет у Марины». Я невольно оглянулся. Он поморщился: «Плевать мне на них. Но как они душу мотают, как они душу мотают мне!». Я сказал: из Нью-Йорка, на Советский Союз будет передача по радио о его концерте. Он взял меня под локоть и воскликнул: «Тут уже с этим балаганным объявлением подсобили! Да что они, не понимают, что живёшь там, как на углях. Ради Бога, скажи на «Свободе», чтобы никаких передач обо мне, а «Голос» передаст пару песен — и баста! Ох, суки… — он добавил ещё неприличное слово, — как они там, в Москве, мотают душу мне!»

Как-то один из тех, что теперь уже здесь, без оглядки, не щадя себя — куда там Савлу-Павлу! — обрушился на коварный десант из коварной Москвы, поэтов, бардов, менестрелей. Я сказал об этом Высоцкому. Синие глаза его от огромных зрачков стали чёрные.

Когда мы возвращались, он несколько раз стукнул большим пальцем в грудь, слева. Я спросил: болит? Да не болит, скривился он, не болит…

А болело, ещё как болело!

А уж теперь, действительно, не болит.

Плачьте люди: у Владимира Высоцкого больше не болит и никогда уже не будет болеть сердце!

Аркадий Львов

«Новая Газета»

август 2–8 1980 г.