Владимир Высоцкий - Песни и стихи. Том 2

Он говорил: «Вот хочу, хочу сегодня концерт провести просто так, легко, но на второй песне завожусь и провожу уже на всю железку до конца».

Ещё поражало то, что он в «Вишнёвом саде» начинал спектакль совершенно почти беззвучно. Там первая реплика, кажется: «Пришёл поезд, слава Богу. Который час?» — Он говорил это, ну совершенно как будто и не говорил… Ну, во-первых, он знал, что как только он выйдет и откроет рот, публика смолкнет и будет ждать каждый, — каждый его вздох. И потом он обладал каким-то таким органом, что даже лёгонький звучок доходил до самой-самой дали зала.

Актёры все его, по-моему, даже не то чтоб любили, а как-то особо к нему относились… Когда он умер, я зашёл к себе в театр и услышал, как где-то завели пластинку Высоцкого. Я поднялся по лестнице и увидел, что в какой-то боковой и верхней подсобке на полу стоял магнитофон, и пел Высоцкий, и дверь была открыта, а вокруг сидели артисты и некоторые плакали… Это был, может быть, единственный актёр, к которому даже и при жизни испытывали особое чувство. По-моему, его звезду чувствовали всегда…

На радио мы работали замечательно. Он ничего не знал, потому что прибегал всегда с других работ, но в одну секунду схватывал то, что ему говорили. Он же был поэтом и играл Мартина Идена — тоже поэта, и в «Незнакомке» играл Поэта, и в «Дон Жуане» так молниеносно схватывал пушкинский ритм и содержание стиха, что почти не нужно было делать замечаний.

А вот в последней, пушкинской передаче он был совсем другим. Очень жёстким, очень неприветливым был в последнее время. Что-то с ним такое происходило… Был очень угрюмым, резким, быстро что-то делал и сразу уходил.

Песни его — что о них скажешь… Я два месяца был в Японии, и мне японцы принесли коробку записей его песен. И я там на квартире каждый день — и утром, и вечером — слушал Высоцкого. И окунался с головой в нашу жизнь. Я не могу передать силу воздействия этих песен, особенно там, вдалеке.

Однажды я с ним сидел рядом на банкете по поводу «Вишнёвого сада». И слышал его пение, находясь рядом, видя его лицо, видя эту шею, которая страшно раздувалась — это был орган. Я как-то говорил ребятам, товарищам его: мне страшно, он сорвёт глотку. Они смеялись: «Нет, у него, видимо, такое устройство, что он может всё, что угодно и сколько угодно…». Когда он сидел близко к человеку и «заводился», и пел что-то сильное — это было ни с чем не сравнимое чувство сверхшекспировской страсти, мощи, это просто физически подавляло вас. Он как-то красиво так ставил ногу на стул, наклонялся…

Чем были его похороны, вы, наверное, знаете… В гробу он лежал старше гораздо, чем я его знал. Я никогда не думал, что ему 42 года, всегда думал, что 30–35, а тут он выглядел как-то старше, жёстче, суровей, казался очень большим… Лежал он в костюме Гамлета. И был страшный момент, когда Любимов подошёл и произнёс — он хотел сказать: «Разрешите начать митинг», но произнес только: «Разрешите…» и не закончил. Этот сбой «железного» Любимова был для меня сильной неожиданностью. И все вдруг встали и воцарилась тишина, невероятная тишина воцарилась…

О Высоцком писать так же трудно, как и рассматривать любое сложное и незаурядное явление. Тем не менее, время писать о нем, мне кажется, уже настало. И не только писать, но и издавать его наследие во всех видах. Он был прежде всего личностью во всех своих проявлениях. Порой сложной, противоречивой — но личностью.

С Володей я познакомился в 1956 году, когда мы вместе поступили на I курс актёрского факультета школы-студии им. Немировича-Данченко при МХАТ. Уже тогда обращал на себя внимание живой небольшого роста паренёк с необыкновенным чувством юмора. Обладая великолепной фантазией, умением тонко и остро схватить и передать характерные черты окружающих его людей, он стал неизменным инициатором всех наших «капустников», шутливых приветствий, вечеров отдыха и тому подобных весёлых мероприятий.

До сих пор старожилы студии вспоминают знаменитые «капустники» нашего курса. И заслуга в этом прежде всего Володи Высоцкого. Невозможно было без смеха смотреть его пародии, как на педагогов (Массальского, Кедрова, Комиссарова, Тарханова), так и на разного рода знаменитостей, эстрадных певцов (начиная от Армстронга и кончая Утёсовым) или просто на пресловутых героев американских и ковбойских фильмов. Не зная ни одного слова по-английски, он мог в течение получаса имитировать этот язык.

Причём так, что однажды слушавший его человек, в совершенстве владевший английским, сказал: «Ничего не могу понять. Говорит вроде бы всё правильно, а смысла нельзя уловить. Очевидно, какой-нибудь диалект».

Помнится, на одной из лекций по эстетическому воспитанию актёра дискутировался вопрос, каким человеком должен быть актёр. Несколько грубовато ставилась тема: «Актёр и человек». Володя, по-своему перефразировав такую постановку вопроса, подал реплику: «Актёр, но человек». После укоризненного взгляда преподавателя он тут же, «невинно» смущаясь, добавил: «Я только хотел сказать, что и актёр — человек». Вениамин Захарович Радомысленский, ректор института, который вёл этот предмет, с трудом сдерживая улыбку, ответил: «У тебя в дипломе будет написано — актёр драматического театра и кино, а ты — безнадёжный сатирик». Как показала жизнь, Володя стал вполне надёжным сатириком и великолепным актёром драматического театра и кино. Но это будет позже, гораздо позже. А пока — просто студент Высоцкий, озорной, не всегда влезавший в рамки принятого поведения, вечный «душа общества», не терпящий в этой роли никакой конкуренции. И в самом деле, редко в компании находился достойный ему соперник. Тут пускалось в ход, как говорится, всё умение. И, конечно же, эпиграммы, необыкновенным мастером которых он был. Я в то время тоже занимался «рифмоплётством» (кто из нас через это не прошёл) и как-то в шутливой форме задел и Высоцкого. Он тут же, не задумываясь, ответил мне:

Бывало, на лекциях, которые казались нам скучными (чего греха таить, студенты есть студенты), мы перебрасывались записочками. В них мы, опять же в шутливой, стихотворной форме пытались «подколоть» друг друга. Помню, я послал Володе бумажку такого содержания:

На что незамедлительно получил сдачу:

Память всего не удержала. А таких «перлов» было множество. Жалко, что они не записывались. Из этого тоже могла бы получиться довольно любопытная страница творчества Высоцкого, хотя, конечно, и не всё там было удачно. Но это уже дело подбора и отбора.