Владимир Высоцкий - Песни и стихи. Том 2

Недавно один известный молодой артист, покорённый талантом Высоцкого, потому что сыграл с ним в кино, выступая в небольшом городе, вспомнил своего товарища, попросив зал встать в память о нём. Может, это был не самый уместный жест, но от чистого сердца. Местная же газета отметила это неодобрительной заметкой, где Высоцкого, не называя по имени, объявили исполнителем пошлых песен. Я думаю: что за песни слышал дядя, написавший эту заметку? Какую подделку?

Сам я убежден, что с именем Высоцкого отныне будет связана история русской и советской песни. И лучшее из того, что он сочинил, не только войдёт в золотой фонд русской культуры, но и будет стимулировать многие и многие таланты к творчеству.

Французский поэт-песенник Жорж Брассен, кстати сказать, ставший за свои песни академиком Франции, принимает Высоцкого как брата по таланту. А это поэт, который держит на почтительной дистанции многих из тех, кого мы простодушно считаем идолами современной песни.

В мировой песенной практике, которая сейчас породила тысячи исполнителей и авторов, нет — говорят сведующие люди — ничего похожего на тот многоцветный и многолюдный мир, который возникает в песнях Высоцкого. Кажется, что Россия спрессовалась в ком любви и боли, веселья и отчаяния, горьких раздумий и пронзительных озарений.

Мне приходилось много лет быть свидетелем его работы. Песню — каждую — он писал подолгу, по два-три месяца, много раз переписывал, зачёркивая слова, то сокращая, то прибавляя строчки. Потом месяц-два песня пелась им почти каждый вечер, и всякий раз хоть два-три слова, хоть одно, да менялось, уточнялось. И так в работе было одновременно пять-шесть, а когда и десяток вещей. Одновременно оттачивалось исполнение, искались интонации, акценты. Для постороннего человека провести вечер с Высоцким значило послушать, как Володя с непрекращающимся удовольствием поёт свои песни, покоряя друзей и гостей. И не сразу и не все понимали, что эти вечера были его непрерывной ежедневной репетицией. Он работал сосредоточенно и вдумчиво. Для него гул друзей, набившихся в комнату вокруг накрытого стола, был таким же естественным компонентом творчества, как ночная тишина его пустой комнаты, когда он складывал слова, трудолюбиво лепя их, приваривая темпераментом и мыслью одно к другому, как что-то единое, рождённое слету.

По творческому напору Высоцкий был редким и уникальным явлением. Неоднократно мне доводилось быть свидетелем того, как он работал круглыми сутками, по четыре-пять дней. Причем, не просто работал, а выкладывался. Днём съёмка, вечером спектакль — да какой — Гамлет или Галилей — а ночью творчество за столом над белым листком, исписанным мельчайшими убористыми строчками. Два часа сна — и он готов к новому дню, полному разнообразных творческих напряжений, и так день за днём. По-моему, больше пяти часов он не спал никогда, кроме редких периодов полного расслабления, когда организм, казалось, освобождался от многомесячных накоплений усталости и сдержанности.

Вот я и написал слово, которое определило Высоцкого, невидимого посторонним людям. На сцене театра или с гитарой он был сгустком раскалённой энергии, казалось, не знающей удержу и препон. А в общении с людьми был невероятно сдержан, собран, тактичен, терпелив. Причём надо понять, что это был человек с тонкой и остро чувствующей унижение структурой поэта, чтобы в должной мере оценить то напряжение, самодисциплину, которой требовала эта внешне чуть хладнокровная сдержанность.

А вот друзья, которых у него было очень много, помнят его человеком преданным и нежным. У него был отдельный от всех его творческих талантов, ярко выраженный талант дружбы. Он делал для друзей много и умел принимать дружбу так, что вы были от этого счастливы. Потому что каждый человек бывает счастлив, когда его талант замечен другим. Но иной рисует, пишет музыку, изобретает что-то — это продуктивные таланты. А есть просто талант от Бога: способность быть добрым, верным, нежным. Для того, чтобы этот талант проявился в полной мере, нужны потрясения, войны, — иначе мы его не замечаем. А Володя чувствовал этот талант в людях, как говорят, экстрасенсы чувствуют излучение поля человеческого организма. И чувствовал и излучал сам. Я думаю, что люди, которые любят его песни, угадывают в них не только глубину его на первый взгляд простодушных образов, но и глубину человеческой личности, одарённой самым главным и высоким талантом — талантом любви. Не абстрактной, христианской или какой-нибудь ещё, а очень конкретной мужской, со всеми доблестями, которые должны в ней быть: мужеством, ответственностью, нежностью, верностью. Послушайте его песни под этим углом — в них всё это есть. И я думаю, что, когда время отшелушит в них немногое из случайного или броского, основное, главное будет долго излучать тепло и свет людям.

Народ не дарит свою любовь случайным людям. А мы видели, как десятки тысяч людей пришли проститься с гробом дорогого человека, поэта и певца, и как уже больше месяца несут и несут цветы на его могилу. Она недалеко от нашего дома. Нет-нет, да и забегу хоть с небольшим букетиком. А там всё время свежие цветы, огромные яркие букеты, корзины. Не богачи их покупают, не учреждения. Значит, приехал человек из далёкого места и как важное для себя событие совершил печальный ритуал прощания с близким. И каждый день всё новые букеты. И молчаливые неподвижные люди стоят и, как прожитую жизнь, вспоминают Володины песни.

Трудно и сложно говорить о человеке, которого так близко знал и знал хорошо, а сейчас выясняется, что не очень-то хорошо.

Говорят много о Владимире Семёновиче как об актёре замечательном, как о поэте… Я могу ещё сказать, что он был очень разносторонним в своих устремлениях. Видимо, энергия, которая его распирала, искала выхода буквально во всём. Он пытался писать сценарии — сначала сам, потом один сценарий мы с ним написали вместе. Причём он удивительно точно и чётко чувствовал кинематограф, хотя очень любил театр. Было у него ощущение экрана и всей специфики пресловутой, о которой так много говорят, он ощущал и схватывал её просто на лету. Я уже не говорю о том, что фантазия его была просто необъятна.

Сценарий он заставлял меня писать день и ночь. Мы писали пять суток подряд, просто практически не спавши: он не давал спать. Он мог проводить на ногах кошмарное количество времени — без отдыха. Он успевал играть спектакль, перед этим приехать на концерт, потом он успевал мотаться по городу в поисках лекарства для друзей, одному устраивал одно, другому — другое, третьему — третье. Ночью он мог ещё и в Одессу слетать, потому что там кое-кто его позвал, и его помощь понадобилась, и так было почти изо дня в день. Тех людей, которые с ним близко общались, это просто иногда пугало, потому что жизнь какая-то была такая — на износ, но он по-другому и не умел, видимо, жить, как-то у него не получалось, и отдыхать тоже не умел — никогда. Я не видел никогда, чтобы он просто сидел или просто поехал отдохнуть. Этого у него не получалось, просто не та была, что ли, натура.