Ольга Гладышева - Оползень

— Вы лжете!

Он закричал так, что она вздрогнула и пролила из рюмочки.

— Вы бы так хотели, но это не так! Был человек! Был, который любил и нуждался, был!!! Мать моя! Мама! А вот у вас — нету! У вас и ее не было! Вам вспомнить некого: ни глаз, ни рук, ни запаха! Вы подкидыш!

— Выпейте.

Она высокомерно подала ему рюмочку, которую он схватил и опрокинул себе в рот. Запах валерианы потек по веранде, мешаясь с томительным яблочным настоем.

— У нас, конечно, разговор такой, без извинений, пошел, — передохнув, сказал Мезенцев, — так дослушайте, чтобы уж и вы знали наконец. Вы мне про гордость свою объявили, ну, и у меня кое-что есть, о чем поведать. Может, мое-то унижение паче гордости еще будет!

…«Что должен чувствовать человек, навсегда покидая родину?» — все спрашивал себя Виктор Андреевич.

А ни черта он не чувствовал, кроме скуки и раздражения. Он бесцельно топтался по номеру, коротая последние часы перед отплытием. Коридорные уже выносили многочисленные чемоданы. Мезенцев стоял перед ним, спешащий, трусящий, но очень настойчивый.

— Зачем вам деньги? — Виктор Андреевич наконец насмешливо обратил на него внимание. — Теперь все будут бедные, равенство по-большевистски.

— Не с протянутой же рукой мне идти? Надо же как-то на первых порах… внедриться.

С искаженным лицом, с забытой на дрожащих губах улыбкой он все старался поймать взгляд Виктора Андреевича.

— А стоит ли внедряться-то? Вы что, мститель? — откровенно издевался тот.

— Н-нет… то есть да… Здесь, так сказать, чисто личное еще. Займусь чем-нибудь: у меня счеты с одним моим знакомым еще по Уралу, с небезызвестным вам Осколовым.

— Забавно, — рассеянно пробормотал между тем Виктор Андреевич.

— Речь, собственно, о его жене.

— Евпраксия Ивановна? Кася?

В памяти Виктора Андреевича смутно возникли запавшие нежные щеки, беспорядок пепельных волос… И этот засаленный в скитаниях человечек?.. Забавно!..

— Он вырвал ее у меня обманом!

Мезенцев даже привизгивал в горячке и торопливости, в нестерпимом желании быть убедительным.

— Она была моей невестой. Человек он рисковый и удачливый… В суматохе, которая сейчас идет, и сквитаемся.

— Как же вы себе это представляете?

— Посмотрим, — уклонился Мезенцев.

— Несерьезно вы рассчитываете, — протянул Виктор Андреевич. — Об этом ли думать сейчас?

Из непритворенной двери несло сквозняком, запахом пыльных ковров.

— Кто упадет на этот камень, разобьется, а на кого он упадет — того раздавит. Так обстоит с русской революцией. Вы что предпочитаете?

— Я? Уцелеть.

— Надеетесь? Ну-ну!.. Почему, впрочем, нет? Вам-то что за дело до русских судеб?

— Я самолюбив, Виктор Андреевич. Я, можно сказать, горд. Много был унижен в жизни. Но унижения я переношу… нет, не со смирением… затаиваюсь и коплю. Придет пора, я его пережгу в уголь каленый.

— Гм… Как же вы мыслите объявиться при Советах?

— Пойду с толпами дезертиров нашей армии. Сорок тысяч все-таки. Как-нибудь потом растворюсь. Всех не перещупают.

— Да-да, забавно, — Виктор Андреевич что-то припоминал. — Осколов — человек, подверженный припадкам совести, в последний момент он признался мне, что вскрыл мощную аквамариновую жилу. Черт с ним. Я даже и не поинтересовался, в каком распадке…

— Как же? И ему все оставляете?! — болезненно переполошился Николай Венедиктович. Этого он уже совсем не мог перенести.

Виктор Андреевич не слушал его больше.

— Разница между мной и дорогими соотечественниками в том, что они мечутся, еще надеясь, что все изменится. Я один категорически уверен в обратном. Я знаю народ, — произнес он с былым пафосом, — поэтому я уезжаю бесповоротно. Я думаю, у них еще будет случай оценить мою дальновидность.

— Где ж дальновидность ваша, Виктор Андреевич, помилуйте! Вы этому лицемеру и пройде, прохвосту этому, возможно, несметное богатство оставляете! Ну, ничего, все ему все равно не профинтить, раскусят его люди, разгадают. Да позвольте я взыщу с него и вам все в целости на край света доставлю.

— Эк в вас заиграло, загорелось! Назем-то старый дух пустил! И что это вы ко мне с услугами лезете! Так непременно мне угодить обещаетесь? Я вижу, тайна, которой владеет Александр Николаевич, волнует вас теперь больше, чем роковая страсть к его жене? О, природа человеческая!

— Вы читаете в моей душе, — откровенно польстил Мезенцев. — Дайте хоть сто рублей! — почти грубо, с отчаянием заключил он.

Виктор Андреевич, смеясь, дал ему несколько золотых.

— Грызитесь на здоровье.

Подумал и добавил десяток бумажных долларов.

Гордясь собой, он мостился на табуретке против Евпраксии Ивановны.

— Я вернулся и сделал свое дело. Перст указующий вел меня. Я мечтал, как найду вас в нищете коммунальной кухни и скажу вам: «Я пришел посмотреть на ваше счастье». Но я сделал другое.

— Что же? — с трудом выговорила она.

Мезенцев сделал паузу для значительности:

— Я теперь вам еще одно признание сделаю. Помните ваш спешный отъезд из «Дальзолота»? Как Александр Николаевич улепетывал, бросив фальшивое месторождение, от суда бежал? Так это был я! За этим стояло мое возмездие. Это дело, по ознакомлении с ним, ввело меня в область таких познаний по части злоупотреблений того времени, каковые не могли запасть в голову моих соображений и мечтаний.

Про то, что эти «соображения и мечтания» занес в его голову случайный ресторанный собутыльник и даже заставил для воплощения мечтаний в жизнь раскошелиться поначалу, он, разумеется, умолчал.

— Николай… Николай…

От гнева и волнения Евпраксия Ивановна не могла вспомнить его отчество.

— Я забыла ваше отчество, но это не важно.

— Зовите меня, как прежде, Николя, — приосанясь, вставил Мезенцев.

— Вы такой же поддельный, как был ваш перстень!

— Камень был настоящий, — поспешно сказал Николай Венедиктович.

— Вы лжете! — торжествующе выкрикнула она. — Думаете, я не знаю?

— Откуда вам знать? — несколько высокомерно усомнился Николай Венедиктович. — Если вы где-нибудь проверяли мой перстень, вас могли обмануть, чтоб цену сбить нарочно.

— Там должны быть нити рутила, тогда — настоящий.

— Какого еще рутила? — слегка опешил Мезенцев.

— Такого! Нити рутила, параллельные граням! Куда они подевались? И многое другое говорит, что поддельный. Вы и тут не смогли безо лжи!

— Значит, я сам был обманут! Введен в заблуждение! — оскорбился Николай Венедиктович. — А вы слова-то сначала прожуйте, а потом бросайтесь ими!

— Мне стыдно, мне невыносимо вспомнить… Я стыжусь вас, нет, я стыжусь себя. У нас нет ничего общего, зачем вы здесь, когда мужа нет?

— Вы считаете эту ситуацию щекотливой? — игриво пошутил Мезенцев. — Я могу еще вас скомпрометировать?