Ольга Гладышева - Оползень

Он хотел бы сидеть вот так с Иваном, говорить долго, чтоб не думать о том, что скоро должно случиться, чтоб унялась боль в гулко стучащем сердце. Мгновениями оно замирало, и он тогда боялся вздохнуть, но, помедлив, тяжело бултыхнувшись, сердце било в грудь снова, наполняя ее пекущим жаром.

Он говорил, а сам прислушивался к негромким распоряжениям Антоши, к деловой суете возле лошадей, звяканью доставаемых инструментов.

Усталый Тунгусов зевнул:

— Знамо, время протяженно. И мы с тобой скоро протянемся. Когда-никогда надо… Пойти посмотреть, чего они там.

Он ушел туда, где, развьючив лошадей, рабочие под присмотром Антоши обрушивали стенки ямины, чтобы убедиться, не есть ли это старый шурф. Доносившийся глухой стук был так сладостно знаком, и шорох осыпающейся земли, и деловитые негромкие восклицания…

Конечно, это были их шурфы, пробитые на правильном, строго определенном расстоянии. Не то что у других: где полегче, поудобней, там и били. Тут сам управляющий старался.

Александр Николаевич оглядел шумящий лес и ручей, в котором кружил коричневый старый лист, потрогал там, где сердце.

Верховье ручья, куда они пришли, помещалось в широкой долине, склоны которой за полвека сделались отвесными. Их покрывали осыпи и каменные россыпи со следами обвалов и подвижек. Глубокие, еще влажные промоины были оставлены потоками дождевых и талых вод. Видимо, в межень ручей разливался на всю долину, полностью занимая ее днище и пробивая себе путь среди нагромождений валунов и более мелких обломков.

…Вот где-то здесь он, счастливый, отмывал голубой камень в ледяной воде. Где этот камень?.. Проели. Продали потихоньку и очень дешево.

«Что же меня томит и остерегает сейчас? — спрашивал он себя. — Я у цели — и не чувствую никакой радости. Может быть, я в самом деле боюсь, что эти мальчишки в кедах прибьют нас?.. Нет, это смешно. Они без нас-то и не выберутся отсюда. Да мне все равно! Если бы и прибили… Отчего мне так плохо?.. Мне жалко отдавать месторождение? Но зачем я столько мучился тогда, чтоб его отдать?.. И откуда эти колебания теперь?.. Иван… что он такое при мне всю жизнь? Чем мы связаны?..»

— Есть шурф, начальник! — закричал издалека сезонник. — Тунгусов нашел!..

— Один? — раздраженно отозвался откуда-то Антоша.

— Не-ету! Не оди-ин!

— Пускай померяет расстояние! Я сейчас к вам подойду! — криком распорядился Калинкин.

— Он меряе-ет!.. Через пять сажен, говорит, ставили!..

Слышно было, как сухо шипит щебень, осыпаясь по склону от торопливых легких шагов Антона. Теперь его сердитый голос слышался ближе.

— Ну, ваши, что ль? — допытывался он у Тунгусова. — Это место?

— Не знай, — неопределенно отвечал Иван. — Может это… может, нет… Александр Николаевич знает…

— Да вы что, смеетесь, что ли? — голос Антона взвился по-петушиному.

— Малограмотные мы, — гудел Иван. — Шурфы они и есть шурфы… Мало ли их тут по распадкам отыщется!.. А можа, они воопче пустые?

Как только Иван начинал «вирухлять», даже речь его соответственно менялась.

— Тут копка давнишняя заметна, — сказал сезонник, очищая лопату.

— Копка, она двистительно везде тута… без нее никак. Всею тайгу перерыли.

— Твоя работа, дед? Ты рыл? — это сезонник решил помочь допросу Антона.

— Ры-ыл! — передразнил Иван, вдруг почему-то обретая уверенность. — Да скоко я тут взрыл, не пересчитаешь! И воопче не твово ума дело. Начальство есть для распоряжениев.

— Если вы не узнае́те свои проходки, вернее, не хотите узнавать, я сейчас сворачиваю экспедицию. Хватит таскаться неизвестно зачем.

— Конешно, по части решениев вы в полном своем праве…

— Где у нас Осколов-то? Вот он — в холодке лежит. Чего же вы, Александр Николаевич?

…Он попытался встать, стыдясь подступившей слабости, и не мог преодолеть эту слабость и свою странную внутреннюю заторможенность.

— Дайте мне собраться с мыслями, — забормотал он, приподымаясь на локте.

— Вы что, за пятьдесят лет все с мыслями никак не собрались?

— Я в окружении неизвестных мне людей…

— Ну и что? А вам родственники здесь понадобились?

— Чтобы с нами разделаться, достаточно одного человека, не имеющего сердца, а имеющего азарт и подлость.

Иван из-за плеча Антоши кивал серьезно и согласно.

Антоша даже замолчал на минуту, так он удивился.

— Ах старые валенки! Вот оно что! — грозно и тихо догадался он, когда голос вернулся к нему. — Кружили-кружили нас по тайге, старатели! Да где вы только сохранились, грибы такие, в каком погребе!

— Вы потрудитесь не хамить!

Александр Николаевич сел, опять ощутив, как больно и горячо повернулось где-то глубоко в груди сердце.

— Ты на кого фост поднимаешь? — неожиданно вступился Иван. — Ты с кем так разговаривать, насчет грибов-то, а? Захочем — вообще вам ничего не покажем, и все! Ходите тогда со своими фостами, гордые!

— А мы вас тогда под суд за разбазаривание государственных средств! — пообещал Антоша.

— А мы сами в суд! — не испугался Иван. — Ишь, машет тут фостом, как тигра! Хичник!

— Я при исполнении, — осадил его Антоша. — Так что ты, дед, тут поаккуратней с хвостами!

— А раз ты при исполнении, нечего мне тыкать, — Иван не остался в долгу. Когда предоставлялся случай, он ругаться очень даже любил.

Неизвестно, сколько бы еще все это продолжалось, но тут из заросли появился слегка задохнувшийся Рудик. Кепочку он потерял, рубашка была испачкана в земле, на тыльной стороне ладоней — свежие багровые ссадины. Зеленовато-серые шальные глаза плясали на лице.

— Шурфы метра на два с половиной, на три, начальник! Речниками мелкими занесены, и наледь с метр будет.

— Ну, чего ты глотку-то дерешь шире варежки? — сказал ему Иван. — Шурфов, что ли, не видал никогда?

И тут Антоша решился наконец обнаружить твердость характера:

— Все! Если они отказываются указать место, берем пробы и уходим. Хватит с ними нянчиться. Давай и мне лопату. Пошли!..

Александр Николаевич хотел пойти за ними и не смог двинуться.

«С какого они начнут? Неужели сразу нападут на нужный? Ничего не испытав, не выстрадав, вот так просто найдут и возьмут нашу тайну?»

Иван растерянно топтался рядом. И ругаться ему еще хотелось, и не мог он допустить, чтобы там все без него совершилось.

— Неужели это факт и действительность? Неуж сбылось — и мы не в обольщении?

Он махнул рукой и побежал по-стариковски за Калинкиным.

С чувством облегчения и освобождения Александр Николаевич опустился спиной на землю и закрыл глаза. Выходило, что его присутствия в решающий час и не требовалось. Он попытался прислушиваться к удаляющимся звукам, но они исчезли как-то враз. Все стихло.

Он не знал названия пьесы, которую в детстве часто играла ему мать. Он сидел под роялем, тайком запихивая ему под брюхо в укромные уголки свои сокровища: конфетные обертки, комочки разноцветной фольги, какие-то синие атласные перышки, подобранные в саду. Он вновь ощутил лакированную гладкость витых рояльных ножек и слабый запах нафталиновых шариков, которые клали в мешочке под бронзовую деку, чтобы моль не ела сукно, увидел пожелтевшие клавиши, которые ему нравилось лизать, когда никто не видел.