Яромира Коларова - Наш маленький, маленький мир

— С тем, что на железной дороге работает.

— А которая же все-таки умерла?

— Сестра того садовника. Хотя нет, погоди, он ей неродной, она в девках была не Земанова, она была… кажись, она была Фанинка, Фанинка…

— Пехачкова?

— Ага, верно, Пехачкова. Я же говорила, ты ее знаешь.

— Конечно, знаю! Мы же вместе ходили какао пить. У нее мальчишки как наша Ярча.

— Да ну тебя, то Маня. У Фанинки были две девчонки, двойняшки. Ты что, не помнишь, недоношенные, еще ноготков у них не было. Ты разве не видала? В пятнадцатом году она с голоду пухла, вот и не доносила…

— Ах, Лойзка, я тогда еще в Бубенеч не переехала.

— Ага, ага, верно ты говоришь… Хорошо, что у нее детей не было.

— А как сам Тламиха?

— Какой Тламиха? Ты про ее мужа? Так он еще задолго до войны уехал в Америку. Двойняшки у нее от Пулкрабека. Хоть его-то ты знаешь?

— Пулкрабека?

— Ага, того сапожника, который всегда говорил «барышня набойка, господин каблучок»…

Разговор продолжался до бесконечности, и, даже если речь шла о самых печальных вещах, мы так и покатывались со смеху, до того все это казалось нам невозможно смешным.

Пани Лойзка в гости ходила одна.

— Мой Тврды насчет людей не очень-то… — извинялась она за мужа, — а сейчас аккурат еще маленькие павучата вылупились. До чего же интересные! Безмозглый павук, а как о своих детях заботится!

Пан Тврды и в самом деле был не слишком общителен, гулять ходил только в Стромовку или в окрестности Праги, подальше от городского шума. А когда он наконец купил себе фотоаппарат, то стал приносить с прогулок фотографии цветов, лягушек, ящериц, мух и бабочек.

— Вот это — когда мы были в Шарке, — показывала пани Лойзка фотографию жука на камне. — Эта магнолия из Стромовки, эта бабочка из Прокопской долины.

Необычный этот альбом никогда не осквернила фотография человека.

— К чему природу уродовать? — объясняла пани Лойзка. — Вы только поглядите на этот цветок, вот ведь красота, правда? Не то что какие-то дурацкие рожи!

Пан Тврды обладал упорством и терпением истинного ученого, а когда, вдосталь начитавшись книг и научившись правописанию, начал излагать свои наблюдения на бумаге и рассылать их в научные журналы, никто не поверил, что он простой столяр. На него обратил внимание некий старый профессор и предложил ему работу в Брно.

Это были уже годы кризиса, и пан Тврды с радостью принял место служителя в ботаническом саду. Но одних только знаний мало, если они не подтверждены дипломом. Правда, Тврды не стремился сделать карьеру, ему достаточно было жить среди цветов и водной живности. А пани Лойзке поручили уход за подопытными мышками и кроликами. Супруги были счастливы, время от времени мы получали письма, целиком состоящие из одного огромного предложения: знаков препинания пани Лойзка не признавала.

Дорогие друзья примите сердечные приветы и добрые воспоминания что вы там поделываете Ярка здорова или опять хворает у мужа дела идут хорошо профессор говорит что Тврды знает больше чем его ассистент но только без образования ему некуда податься жаль из него был бы ученый сказал профессор у него молодая жена она тоже занимается ботаникой даже странно что ее такую лапочку говорю я своему так интересует природа до чего же чудно старый профессор и такая молоденькая жена а его работой интересуется мышей не боится и белых крыс тоже а я их не люблю помнишь как к нам лезли в Бубенече в квартиру эти лучше но крыса она крыса и есть. Тврды ухаживает за аквариумами это большущие громадные резервуары если лопнут будет потоп а какие здесь растения ты бы поглядела Виктория Региа Ярке понравилась бы как поживает Павлик у меня ноги по-прежнему как бидоны в остальном мы здоровы я была права вчера она сбежала от него с ассистентом профессор говорит если бы можно он поставил бы ассистентом моего мужа природа есть природа от нее не уйдешь вот и удрала с ассистентом когда пойдешь в Бубенеч всем знакомым кланяйся пускай мне напишут это правда что Мразкова разводится или сплетни Тврды шлет привет до встречи в Праге Ваша Лойзка.

Мы любили эти потешные послания, и мама подробно отвечала ей, что нового у нас в семье и в Бубенече. Новости мама чаще всего узнавала на кладбище, где обычно люди встречались в день поминовения, на пасху и в праздник лилий, называемый «майфест». Знакомые приходили с букетами цветущих лилий, тяжелый, торжественный аромат цветов поднимался от могил, и души мертвых превращались в одурманенных этим благоуханием тяжело летающих пчел.

Здесь мы узнавали, кто умер и кто родился, кто женился и кто вышел замуж, судачили о болезнях и заботах. Мама старалась все запомнить для пани Лойзки, что жила теперь в далеком-предалеком Брно.

Но однажды пришло письмо, и с первых же строчек у нас на лицах застыла улыбка.

Дорогие друзья, — писала Лойзка, как обычно, одной длинной фразой, — примите мой сердечный привет и добрые воспоминания оповещаю вас что умер мой муж такой хороший человек а я дрянь еще хожу по белу свету…

Что там было дальше, уже не имело значения; я была еще совсем ребенком, но поняла, что ни грамматика, ни знаки препинания не имеют значения, столько любви и поэзии было в этих простых словах.

Умер мой муж такой хороший человек а я дрянь еще хожу по белу свету…

Это ли не взрыв глубокого чувства? Кто бы сумел написать более горячее признание в любви?

Пани Лойзка вопреки своим отечным ногам дожила до глубокой старости, но я так и не смогла найти в себе смелости и признаться ей, что из чувства глупейшего любопытства уморила первых вуалехвосток ее мужа.

К своим соседям мы отчасти причисляли и семью адвоката из соседней виллы, которого все величали «пан доктор». Пан доктор был не взаправдашний доктор, который лечит людей, и поэтому не слишком важничал. Юрист нам был ни к чему, а вот пану адвокату иной раз могли сгодиться папины умелые руки.

Вся докторская семья любила меня. Марушка со мной играла, будто с куклой, пан доктор сажал на колени и от души хохотал, когда его черная с белыми пятнами собака заходилась в лае от ревности.

«Я Зоринку не люблю, — говорил пан доктор и гладил меня по головке, — люблю девочку».

Сучка злобно щерила зубы, но на большее не отваживалась.

Я не помню, как случилось, что во мне проснулись инстинкты хорька, — очевидно, мне просто попало в руки треснувшее яйцо, и я решила его попробовать. Ходить я еще не умела, лишь ползала по полу, но всякий раз, найдя яйцо, выпивала его.

Это мое пристрастие вызывало живой интерес у наших соседей — подозреваю, что я чуть-чуть играла, глотая предложенное угощение. До сих пор ощущаю на языке отвратительную слизь белка: я проглатывала его с закрытыми глазами, он противно проскальзывал в горло, затем всасывала желток, более приятный на вкус, я разминала его языком, победоносно покатывая пустую скорлупку.