Елена Посвятовская - Важенка. Портрет самозванки

— Жена у него еще в больницу попала.

Зря мылась из баночки в вонючем вагонном туалете, который мотало по сторонам, переодевалась в красивое, тесное. Пакетик с бельем и заколка свалились в мерзкую лужу на полу. В раковине плевки зубной пасты и остатки заварки. Все зря. Но в сумраке салона на заднем сиденье обнаружила охапку багровых роз.

— Домой, — тихо сказала Лара, глядя перед собой.

Машина вползала в темный от зелени сестрорецкий дворик, осторожно объезжая асфальтовые бугры и провалы. У подъезда общажной хрущевки маялась Тата.

— Тю, Тата. Не узнал. А я смотрю, девка красивая! Ну, чисто статуэтка, — пробасил шофер.

Тата мгновенно бросила сигарету, запрыгала.

— Кашчей мой, — ласково сказала Лара.

Из дома она привезла горилку и сало. Сразу выставила на стол. Бутылки рядком, и сала тоже несколько шматов. Твердила Тате: папочка все сам делает мой. Сало, Тата. Но Тата один раз обрадовалась, и все. Потом тараторила без остановки, новости, новости, время от времени бросаясь к Ларе на шею. Та отбивалась, смеялась. Говорили почти одновременно.

— А вон та коробка — пять банок тушенки домашней и колбаса “пальцем пиханая”, — Лара сигаретой показывала в коридор. — Кровянку не брала в этот раз. Не довезла бы в эту спеку. И хлеб закисной притащила. А где Важенка? Вы же вместе хотели.

— Она на такси едет. У нее вещи. Слушай, мы хотели тут спросить, можно она у тебя поживет, пока Спицы и Аньки нет? До сентября, а? — Тата помолчала, что-то прикидывая. — Ее отчислили.

Лара ахнула. Медленно опустилась на табурет. Руку с сигаретой приложила к груди.

— Какой разговор, конечно! Пусть живет, пока девки не вернулись. И ты живи. Квартира пустая! На залив поездим. У меня отпуска еще три дня. Что случилось-то? Рассказывай.

Когда год назад девочки поступили, Лара страшно гордилась, как будто это она их родила и вырастила. Как по Ларе, Важенка была единственной из всего серого дома, кому только учиться да учиться. Прямая дорога. Головастая, острая на язык. А юморная! Образование вывело бы ее на заоблачные высоты. Остальные — шантрапа, свиристелки. Она их или жалела, или презирала.

В Лариной жизни не было ни дня, чтобы не вздохнули вслед — краси-ивая! Дома все только и твердили, зачем Ларке учеба, с такой внешностью, чем-то на Софи Лорен, даже учительница говорила. Но Лара честно и хорошо закончила десятилетку. И вот здесь точка. Это все, что она могла в своей жизни сделать для образования. Она, может быть, и поучилась бы, но красота обязывала. Лара давно наметила для себя другую судьбу. В целом понятно — замуж за хорошего человека, не работать или пост большой, деньги приличные, на права сдать.

Уважала Лара только красоту и ум. Редкие качества. Радовалась, что бог дал ей первое, ей и Тате, а Важенке, стало быть, ум. Даже тени злорадства не испытала она, услышав об отчислении подруги. Только горечь и досаду.

Лара любила Важенку.

Она топталась у порога с сумками, пакетиками. Не знала, куда ставить: вся прихожая была забита Лариными коробками. В глаза не смотрела. Лара порывисто обняла ее, вырвала из рук пакеты, унесла в комнату.

Вернувшись в кухню, всплеснула руками. Какие все красавицы загорелые! Да, лето меняет людей, задумчиво произнесла Важенка.

Открыли горилку. Жарко же, сморщилась Важенка, с ужасом поглядывая на лаковые от жира кусочки сала. Сáмо-тó, сказала Лара, нарезая хлеб. Разлили.

А у Таты с утра одна пластинка. Вчера в городе она встретила на эскалаторе парня, вернее, мальчишку. Юного, белобрысого. Он встал на ступеньку ниже, заглянул в самое сердце: девушка, вы спустились с картин Боттичелли.

— Как художника зовут? — степенно переспросила Лара.

Целый день кружили они с ним по улицам, ели мороженое, хохотали. Не знаю над чем, не помню, пожимает острыми плечами Тата. У него глаза с темной радужкой, беспокойные такие. Были в кафе: шампанское, цыпленок-табака, острый соус отдельно. Вечером привел к себе в квартиру — хрущевка, конечно, но в кленах Черной речки. Хороший район, одобрительно кивает Лара.

— Я тебя умоляю, — Тата закатывает желтые глаза. — Он кромешный мальчик, понимаешь? Таких Сереж можно иметь, когда есть почва под ногами. Все, наелась!

Почвы под ногами у Таты нет, и значит, нет шансов у белобрысого. Потому в шесть утра она скользнула из его юной жизни, поцеловав спящего между лопаток. В кухонное окно шелестели клены и метла дворника. Осторожно закрыла дверь.

Но он такой смешной, возбужденно твердила она все утро. Когда сели за стол, он стал уже обаятельным и веселым, а глаза у Таты грустными. К вечеру мальчишка превратился в ангела. Его загорелые лопатки пахли солнцем, говорит Тата. И да — она поцеловала его в то место, откуда обычно растут крылья. Лара и Важенка расхохотались. Ну, так и лети к своему ангелу, только не ной, Тата. Нет-нет, я боюсь влюбиться, сущий мальчик.

На огонек зашла Коржикова. Лара встала открыть тушенку и колбаски подрезать. Девочки уже гомонили, анекдоты пошли.

Важенка рассказала про три стальных шарика. Марсиане поймали француза, немца и русского, посадили в камеры без окон, дали всем по три шарика, сказали, отпустят того, кто сможет их удивить. Француз шариками жонглировал, немец жонглировал и бил чечетку. А у русского нет шариков! Спрашивают, где шарики? Ну, один я сразу профукал, второй сломался, а третий украли. Важенка захлебывалась от смеха.

— Понимаешь, тут столько смысла, — обращалась она к Тате. — Это же суть наша советская. Русская. Один я сразу того… куда он его того? Второй сломался. Железный шарик, прикинь. Сло-мал-ся! А третий украли, а-а-а-а! Кто, помилуй боже? Закрытая камера два на два.

Она всхлипывала от смеха. Тата, мы не просто раздолбаи, мы раздолбаи с выдумкой! Сколько полета! Сло-мал-ся!

Лара немного подождала, пока она успокоится, и тоже рассказала.

— Вызывает председатель колхоза к себе доярку передовую: завтра из центра корреспондент приедет интервью у тебя брать. — А что такое интервью? — Не знаю, но на всякий случай подмойся.

Коржикова чуть со стула не грохнулась. Тата захихикала, поглядывая на Важенку. Та усмехнулась, криво и грустно. Ларе показалось, что у нее испортилось настроение.

— Знаете, девочки, он меня сам вытирал после ванны. А потом на руках в постель. Так нежно-нежно полотенцем, каждый мой кусочек, — Тата трогает себя за ключицу.

— Да ты обалдела, что ли, совсем? — вскипела Важенка. — Поезжай к нему, да и все! Небось там скачет, ищет тебя повсюду. В конце концов, не в деньгах счастье, да, Лар?

Лара неуверенно кивает.

Тата вернулась ночью, в половине второго. Заплаканная, растерзанная. Из сумки вытянула бутылку шампанского, на вопросы Лары не отвечала. Долго сморкалась в ванной, лилась вода. Встревоженная Лара курила на темной кухне в форточку, ежась от струй ночного воздуха. Лиственницу под окнами серебрил фонарный свет. Осень скоро, прошептала.