Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

Мальчику противна сама мысль, что он снова должен вернуться к Анне, но в то же время он понимает, что ему надо быть разумным и каким-то образом добиться расположения женщины, может, тогда Анне вступится за него и, кто знает, вдруг даже удастся обратить эту историю в шутку, ведь смешно же ехать плести гирлянды без веревки, да и с кем в первый день не бывает казусов.

Он вытирает глаза, и внезапно его осеняет: может быть, веревка все-таки была в корзине, только он ее не заметил. Мальчик решает поискать веревку на тропинке, по которой они шли, он внимательно смотрит себе под ноги, в некоторых местах описывает круги, пытаясь вспомнить, где точно они проходили.

Но ничего не находит. Возвращается, вид у него несчастный, и говорит, что, может быть, веревка выпала в автобусе.

— Я проверила, когда мы выходили, — говорит Анне. — Ну да ладно, пусть снимают тогда без гирлянды, — добавляет она с каким-то равнодушным и отсутствующим видом.

Мальчик садится на песок.

— Ну что ты киснешь, раздевайся и загорай, — говорит Анне.

Мальчик послушно раздевается и остается в одних плавках. Женщина разглядывает его, а затем спрашивает:

— Сколько же тебе лет?

— Тринадцать.

— А как ты попал к нам на работу? У тебя что — родители работают на киностудии?

— Нет, через одного папиного знакомого, я точно не знаю, как…

— Ах, вот что… — В протяжном голосе Анне слышится что-то зловещее, и от этого мальчику становится не по себе.

— Жарко, — через какое-то время говорит Анне. — Принеси воды и полей мне на спину.

Мальчик медлит, как-то глупо идти за водой, но он все же идет, зачерпывает ладонями воду и торопится назад, чтобы по пути не расплескать ее. Анне хочется, чтобы он принес еще, и когда он снова выливает на ее покрасневшую спину пригоршню воды, Анне недовольно произносит:

— Ты что, дурачок, все время на одно место льешь. Разотри-ка.

Мальчик опускается на колени, начинает растирать, растирает, возможно, и по сей день, если не стал за это время режиссером.

Он позвонил в дверь длинным звонком, прислушался к шороху шагов, к звуку поворачивающегося в замочной скважине ключа, отряхнул снег с ботинок, вошел в квартиру, улыбнувшись, поздоровался с женой, открыл портфель, вынул из оберточной бумаги книгу д-ра Спока, не сказал жене, где раздобыл, сделал таинственное лицо, решив, что скажет позже; жена легко коснулась пальцами глянцевой обложки книги.

Повесил пальто в шкаф, поискал по комнатам шлепанцы, наконец нашел их под диваном, включил телевизор, посмотрел через дверь, как дочь строит дом из кубиков, заглянул на кухню, где жена, стоя к нему спиной, резала лук, на глазах выступили слезы, у жены тоже на глазах были слезы, когда она повернулась, чтобы подойти к плите.

Сел в кресло, вытянул ноги, поболтал шлепанцами, державшимися на кончиках пальцев, стал разглядывать нос, глаза, губы дикторши, посмотрел на часы — до начала игры оставался еще почти час, встал, прошел к дочери, вместе они принялись строить и ломать дома, башни, стены, мосты; затем их позвали есть, поднял дочь на закорки, и они поскакали на кухню, жена уже сидела за накрытым столом — у нее было равнодушное, замкнутое, бесцветное лицо, как всегда после ссоры.

Надел ребенку нагрудник, сел на свое место, зачерпнул ложкой суп, подул, проглотил, снова зачерпнул, но вызывающее тошноту безразличие к еде заставило его вылить суп обратно в тарелку, и он принялся рассказывать, как ему удалось отхватить дефицитного Спока; жена, которая не один месяц приставала, чтобы он раздобыл книгу, ела суп, не поднимая глаз от тарелки, и ему казалось, что он рассказывает все это исключительно для себя самого… Но тут дочь опрокинула тарелку с супом, пролив его на себя, тарелка упала и разбилась, девочка захныкала; к счастью, суп успел остыть, жена вышла, чтобы принести сухую одежду.

Он вылил свой суп обратно в супницу, вытер полотенцем край тарелки, увидел, что дочь с немым укором наблюдает за ним, подумал, что ребенок еще слишком мал и многого не понимает, однако, выуживая из кастрюли крошечную картофелину и поливая ее соусом, не мог освободиться от какого-то смутного чувства неловкости; жена вернулась и стала выговаривать ребенку, девочка снова расплакалась.

Размял вилкой картофелину, заставил себя есть, с нетерпением ждал, когда же по телевизору начнется баскетбол, пожалел, что сам не может находиться в спортзале, — жена и так недовольна и, разумеется, разозлилась бы еще больше, — но и по телевизору интересно смотреть игру; заметил удивленно-подозрительный взгляд, устремленный на его тарелку, сказал, что пойдет поглядит, не начался ли уже баскетбол, хотя знал, что до начала еще минут десять.

Вытянул ноги, удобно откинувшись на спинку кресла, поднес ко рту бутылку с пивом, услышал из кухни сердитый голос жены — дочь капризничала, отказывалась есть, очевидно, жена разнервничалась из-за тарелки супа; сделал глоток, поставил бутылку на пол у ножки кресла, уставился на полуголых девиц, рекламирующих белье, наклонился вперед, чтобы разглядеть их получше, в нем проснулось желание, тотчас же сменившееся чувством обиды; с тоской представил себе мучительный вечер с женой, не подпускающей его к себе, но тут наконец началась игра.

Стал переживать за команду, которая под вопли зрителей то забрасывала мяч в корзину, то била мимо, порой вскакивал, порой скрежетал зубами, ругался, взвизгивал от радости, кричал жене, что игрок из нашей команды хоть и маленького роста, а проделывает фантастические трюки, несколько раз звал ее поболеть вместе с ним, но жена мыла посуду, стирала детские колготки и не желала смотреть, как выигрывает наша команда; в перерыве он сходил на кухню и взял из холодильника вторую бутылку пива.

Прихлебывая пиво, потирал руки: наконец-то у команды появился приличный центровой. Сердце колотилось от ликования, но тут игра кончилась и начался фортепианный концерт, комната в красноватом свете торшера погрузилась в полумрак; жена крикнула, чтоб он приглушил звук телевизора, ребенка надо укладывать спать; как он ни переключал телевизор с канала на канал, смотреть было нечего; взял книгу, в которой американский врач учил, как воспитывать детей, стал листать и разглядывать картинки, увидел на одной из них женщину, кормящую ребенка грудью, грудь была как мяч — круглая и налитая; все остальные картинки были четкими, а эта размытая, и лица женщины было не видно; под картинкой стояла подпись: «Кормление грудью».

Положил книгу на стол, поплелся на кухню, пива в холодильнике больше не было, он знал это и тем не менее заглянул; жена залезла на табуретку, что-то искала в верхнем шкафчике; посмотрел на ее ноги и там, где кончались чулки, увидел складочки на ляжках, не стянутых капроном, рука скользнула по чулкам вверх, жена, не оборачиваясь, ударила его ногой; удар был болезненный и пришелся в плечо.