Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

В сердцах стал крутить телевизор, пока не увидел на экране детектива со знакомым лицом, он бежал по безлюдному ночному городу, и его преследовала машина, набитая гангстерами; смотрел фильм, не читая надписей, неотступно думая о том, что ляжет на стульях, а с женой спать не будет, напьется, уйдет и подыщет себе где-нибудь легкомысленную женщину, которая согласится разделить с ним постель; детектив с пистолетом в руке ворвался в комнату, где на кровати лежала обнаженная парочка, пришла жена и выключила телевизор.

— Неужели ты не можешь понять, что ребенок засыпает, — прошипела она.

Снова поплелся на кухню, закурил, нервно думая о том, что должен поговорить с женой, объяснить, что как-никак он все-таки мужчина, у которого могут быть свои желания, и если жена не хочет мириться с этим, пусть скажет прямо, он найдет себе другую женщину; на улице шел снег, редкие снежинки залетали в форточку, было слышно, как жена вытаскивает из диванного ящика постельное белье.

Подошел к двери комнаты, сказал, что, может, не стоит так рано ложиться спать, вдруг по телевизору будет что-то интересное, но, не получив ответа, начал раздеваться, натянул пижаму, залез под прохладное одеяло и стал наблюдать, как жена, стоя перед зеркалом, мажет лицо кремом. На жене была ночная рубашка, рубашка просвечивала.

Почувствовал рядом с собой тело жены, жена потянулась, слегка задев его плечом; после того, как он погасил лампу, в комнате стало темно, но постепенно глаза привыкли к темноте, и в отблеске падающего из окна света он увидел лицо жены с закрытыми глазами. Он подвинулся, и его пальцы коснулись шелка ночной рубашки; тихо сказал, что они могли бы помириться.

— А по-моему, мы и не ссорились, — пожала плечами жена.

Долгое время лежал молча, было в голосе жены что-то такое — безразличие или пренебрежение, — что побуждало к осторожности, однако желание возобладало над осторожностью, и он решительно привлек к себе жену, сжал ее в своих объятиях. Жена вырвалась.

— Ты дашь мне наконец спать или, по-твоему, мне ложиться на пол! — презрительно бросила она.

Он задохнулся от обиды или волнения, старался понять, как она может быть такой непонятно холодной, словно… Он не мог найти подходящего сравнения, решил, что возьмет жену силой, но продолжал лежать неподвижно, устремив глаза в голубовато светящийся потолок.

Он лежал, уже успокоившись, прислушиваясь к ровному посапыванию жены, но уснуть не мог, пытался думать о чем-то постороннем, мечтал, чтобы в следующей игре баскетбольная команда победила лидера таблицы, представил себе, какой это был бы сюрприз, а если б она выиграла еще пять игр, то попала бы в шестерку сильнейших… Но поскольку сам он в это не верил, мечта показалась ему глупой и бессмысленной. Не желая больше ни о чем думать, он приблизил лицо к лицу жены, коснулся губами ее волос, почувствовал их нежный аромат, попытался найти ответ на вопрос, почему жена после каждой, самой ничтожной ссоры так жестоко мучает его, и тут перед его глазами возникли малоутешительные картины будущего: он делает лишь то, что по нутру жене… Не в силах выйти из тупика, в который неожиданно зашли его мысли, он встал с постели, отправился на кухню, зашел в детскую, наклонился над спящей дочерью, чтобы поправить одеяло, подошел к окну, отдернул штору и выглянул на улицу.

Он стоял босиком у окна детской, глядел на дом напротив — во многих окнах еще горел свет; смотрел на склоненные над письменными столами головы, следил за жизнью тех, кто еще не спал, внезапно заметил молодую женщину, она раздевалась, открыл балконную дверь, чтобы разглядеть женщину получше, порыв ветра швырнул ему в лицо снег, и он, боясь простудить ребенка, выскользнул на балкон и закрыл за собой дверь; вид раздевавшейся женщины взволновал его, и горячая волна разлилась по телу; он ступил на самый край балкона, но все равно женщина оказалась наполовину скрытой от него, и, желая, лишь на миг увидеть ее, мужчина раскинул руки и взлетел.

— Опомнись, что ты говоришь, — сказали ему мать и тетя, когда он с испуганным лицом и зажмуренными от внезапно яркого света глазами вбежал в столовую. Дрожащим голосом, готовый вот-вот расплакаться, он попытался объяснить им, но его стали успокаивать, дескать, ему приснился плохой сон.

— Нет, это был не сон, — закричал он, но крик замер на груди у матери, мальчик ощутил нежный запах и мягкую ткань у своего лица, его ласково погладили по голове, и на какое-то время он позабыл свой испуг, но когда услышал требовательный голос тети: «А теперь, будь добр, ложись в постель, — его снова охватил страх. Он умоляюще взглянул на тетю, но увидел лишь неподвижное лицо, холодный взгляд, руку, которая быстро вращала ложкой в стакане — казалось, ложка норовит догнать разбегающиеся вишни. — Ты уже большой мальчик», — спокойно добавила тетя и положила ложку на блюдце; руки матери, бережно обнимавшие его, разжались, а затем безжизненно повисли, вишенки все еще кружились, словно догоняя друг друга, пока не замерли на дне стакана.

Он повернулся и медленно побрел к двери, разглядывая щели в полу, остановился, сделал еще несколько шагов, за спиной не раздалось ни звука; он подумал, что, не явись сегодня тетя, мать пошла бы сейчас вместе с ним, он чувствовал бы в своей руке ее руку, мать присела бы на край кровати и, может, даже заснула рядом с ним.

— Когда придет отец? — поспешно, чтобы не всхлипнуть, спросил он.

— У отца дела, он придет позже, а ты иди теперь спать и постарайся думать о чем-нибудь хорошем, — сказала мать.

Мальчик ждал, не скрипнет ли стул, ему хотелось, чтобы мать встала и отвела его в постель, но и мать и тетя словно окаменели.

— Стыдно должно быть тебе, — раздался голос тети.

— Я есть хочу, — робко произнес мальчик, с надеждой глядя на мать. Мать взяла спицы и принялась вязать, устремив взгляд на бегущую нить, тетя прихлебывала чай; всякий раз, поднося стакан к губам, она закрывала глаза, а тут в упор уставилась на мальчика. Мальчик быстро распахнул дверь и ступил в темноту коридора. Он знал, сейчас ему скажут: на ночь не едят, или тетя с упреком посмотрит на мать и резко бросит: «Ты просто-напросто избаловала его…» Если б ему довелось это услышать, он ощутил бы непонятный стыд, словно в чем-то виноват перед матерью. Теперь же он был в темном коридоре, через приоткрытую дверь на пол падала полоска света. Мальчик остановился у этой полоски и прислушался.

— Я, пожалуй, пойду успокою его, — прозвучал через какое-то время мягкий голос матери и громыхнул стул, вслед за этим раздалось жесткое и требовательное:

— Сиди!

Мальчик едва сдерживал слезы, он дошел до двери своей комнаты и взялся за ручку, все еще выжидая. Он приготовился сразу, едва полоска света станет шире, вбежать в комнату, но мать не появлялась. Скорей бы тетя ушла, сжав зубы, подумал мальчик, но внезапно почувствовал, что вовсе не хочет этого. Пол в коридоре был холодным, холод проникал в ноги, и мальчика начало знобить, из столовой доносились приглушенные голоса, в конце концов он собрался с духом и открыл дверь. Если я закричу, они придут на помощь, подумал он, водя рукой по стене, пока пальцы не наткнулись на выключатель. В комнате никого не было. На окне неподвижно висели коричневые шторы. Неожиданно страх исчез, он забрался в постель, положил руки под голову и стал смотреть на узор фанерного потолка. Скоро, наверное, вернется отец, во всяком случае, до того, как тетя расскажет свои истории, спокойно рассуждал он. Он никогда не боялся, когда отец был дома. Не боялся, и когда кто-нибудь приходил к матери в гости, но, оставаясь с ней вдвоем, не мог заснуть. Ему казалось, что и мать боится. Глаза мальчика блуждали по фанерным листам потолка, находили старые и открывали новые картины, где были замки, корабли, драконы и гномы, пока не остановились на висящей под потолком лампе. Лампа горела. «Видишь, „конфетные деньги“ горят», — бранили его, когда он забывал гасить свет.