Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

На самом же деле Веннета разбудил телефонный звонок. Д-р Яблонский — это звонил он — как бы между прочим обронил, что хотел бы вместе с Веннетом навестить одного старика.

— Я не могу, — нервно ответил Веннет. — Я работаю.

— Жаль, — сказал Яблонский, — я думал, вы интересуетесь Валдесом.

— Что! — Веннет прямо-таки заорал в телефонную трубку.

— Я только что узнал, что сохранилась одна его рукопись.

— Да, — чужим от волнения голосом произнес Веннет, — я вызываю такси и примерно через четверть часа буду у вас.

Минут через двадцать, сидя в машине рядом с Веннетом, Яблонский бесстрастным голосом заметил:

— Кстати, мы едем сейчас к брату Лилли Мурель, любовницы Валдеса.

Веннет уставился на доктора, лицо которого ничего не выражало, как на привидение.

— Забавно, — внезапно пробормотал он, — я, кажется, уже месяца два не выбирался из дома.

— Очевидно, много работали, — как бы задавая вопрос, произнес Яблонский.

— Да, — сдавленно пробормотал Веннет.

— История этого Валдеса весьма оригинальна. Вскоре после вашего звонка ко мне заявился один алкоголик — с книгами. Я считал, что все книги у него давно проданы, но сегодня он пришел под мухой и открыл свой секрет: мол, теперь он крадет их. Знаете, пьяницы порой бывают откровенны, он посчитал меня своим союзником и признался, что книги принадлежали семье, которая не дорожила ими, хотя когда-то в этой семье жил писатель. Писатель? — спросил я у пьянчуги. Да, некий Валдес, ответил он… И знаете, в тот момент я подумал, что все это какой-то дурацкий розыгрыш — утром звоните вы, затем является этот тип. В действительности в жизни так и бывает: покатился один камушек, и жди лавину. Честно говоря, я этому даже и не удивляюсь.

Такси остановилось.

Они постучали в дверь. Им открыла высокая седая дама.

— Нет, нет, — попыталась отделаться от них дама. — Валдес не был писателем. — Последовали объяснения, любезности, улыбки. Кончилось тем, что их усадили за стол, покрытый кружевной скатеркой, и дама предложила им чаю. После долгих просьб она принесла папку с листами бумаги. Веннет стал читать. Яблонский маленькими глотками отхлебывал чай из огромной чашки.

Вечером Веннет написал Трапежу новое письмо:

«Дорогой друг, сегодня утром я не на шутку рассердился на Тебя, просто не укладывалось в голове, что Ты можешь дурачить меня подобной фальсификацией, ведь этот отрывок из Валдеса не что иное, как фальшивка! Ты только попробуй представить себе мое внутреннее состояние, когда я говорю кому-то, что Валдес действительно существовал, люди слушают, кивают, а я чувствую, что они не принимают меня всерьез, мало того, за спиной говорят, будто у Веннета появилась дурацкая навязчивая идея, усмехаются, распускают обо мне слухи. Разумеется, я понимаю, как сложно опровергнуть миф, который выдавали народу за миф, а не за действительность, но надо понять и Тугласа, ибо соблазн изобразить идеального творца перевесил уважение к принципам Валдеса. Но сейчас это уже неважно, для меня важно лишь то, что этот человек существовал, я верил в это и надеялся и теперь наконец получил достаточное тому подтверждение. Знаешь, дорогой друг, я безгранично счастлив, что получил утром Твое письмо, ведь если б я не позвонил д-ру Яблонскому, он, по всей вероятности, пропустил бы имя Валдеса мимо ушей, и если я пообещал оставить тебя без эссе Борелли, то теперь можешь быть уверен, что получишь гравюру неизвестного немецкого художника „Die gute Prise“, которая висит над моим письменным столом, либо олеографию „Нана“ Эдуарда Манэ, на которую Ты уже давно с вожделением посматривал. А теперь о самом главном: сегодня д-р Яблонский узнал, что в нашем городе живет брат Лилли Мурель, любовницы Артура Валдеса!

К сожалению, он парализован, и его супруга не разрешила нам его беспокоить, лишь обнадежила, что, возможно, состояние мужа вскоре улучшится, но все это еще не самое главное. Главное — новелла Артура Валдеса. Очевидно, единственная сохранившаяся рукопись. Заглавие отсутствовало, отсутствовали также страницы 1–4, 17–18, 26, 32–34, 39, но несмотря на это, сюжет был ясен и понятен, кстати, стиль для того времени весьма необычный, не исключено, что гениально-авангардистский. А теперь, если позволишь, дам краткое резюме этого произведения.

Вначале идут обычные, беглые зарисовки Тарту, студентов, герой — некий молодой человек, он что-то делает, где-то находится, с кем-то общается, повседневная действительность, осенний дождливый город — все дано словно через какую-то дымку, нет, не в импрессионистском колорите, наоборот — сквозь приглушенные мягкие тона проступает ничем не приукрашенная реальность, она словно подчинена чему-то несуществующему или существующему где-то извне, создается впечатление, будто дождливая осень просочилась в действующих лиц, в ситуации, в душу героя, и на этом колоритном полотне выделяются лишь отдельные эпизоды, фантастически яркие видения: влюбленные на берегу реки, окно, за которым раздевается пожилая хозяйка дома, торговый двор, забитый ящиками и бочками, какая-то девица, поправляющая резинку на чулке. День следует за днем, неделя за неделей, словно безысходная бесконечность, а затем автор приводит нас в комнату молодого человека, и если до сих пор все повествование было каким-то скользящим и общим, то теперь темп его внезапно замедляется; каждый предмет в комнате превращается в цепь воспоминаний и ассоциаций, каждое движение юноши — в законченный рассказ, незаметно происходит отождествление читателя с героем, словно Валдес коснулся наших самых сокровенных мыслей, желаний, стремлений, душевных порывов, а затем мы вступаем в предельно интимный мир видений, где романтические полутона затеняют ребяческую наивность, зрелое, еще неизведанное чувство подчиняется зову плоти, и в голове юноши рождаются временами поистине чудовищные картины оргий, в которых все действующие лица, промелькнувшие перед нами на предыдущих страницах, внезапно как бы оживают и включаются в эту безумную, всепоглощающую фантазию… А затем краски утра, новая реальность с ее звуками, запахами, дождем и грязным двором. Темно-серая машина будней запускает маховое колесо и ведет юношу, еще находящегося в плену видений, вниз по лестнице, и вот он уже выходит на улицу под дождь и, на миг обернувшись, видит нечто такое, что притягивает и одновременно пугает его; в нем происходит мучительная борьба, короткая схватка первобытных страстей человечества и прекраснейших его устремлений. Читатель еще может сомневаться в реальности происходящего, но уже в следующем абзаце стиль меняется — все, что пробегает перед нашим взором, натуралистично, мерзко, удручающе, как бесчестие, как отрицание прекрасного мира; остается одно вожделение, им охвачены хозяйка дома, юноша и некая оплывшая жиром вдова. Жестким описанием автор сдерживает накал страстей и как бы глумится над всем — чувственные видения юноши становятся детской игрой по сравнению с той новой игрой, где он сам уже стал другим: полуживотным, полуслугой, полурабом, игрушкой, передаваемой из рук в руки… Затем наступает кризис… Я никогда раньше не встречал в литературном произведении такого полного очищения и такого отречения от себя и от мира путем его утверждения. В этом есть что-то безрассудно-прекрасное, это своеобразный гимн жизни через смерть, полное исцеление и… затем — конец. На последней странице одна лишь холодная луна заглядывает в остекленевшие, широко открытые глаза юноши… Внезапно я почувствовал, что не читал более прекрасной истории любви, именно истории любви, хотя в ней и нет традиционно прекрасной возлюбленной…